Александр Островский - Солженицын. Прощание с мифом

«В девять лет (1927–1928 гг. — А.О.), — вспоминает А. И. Солженицын, — я шагал в школу, уже зная, что там всегда меня могут ждать допросы и притеснения. И в десять лет (1928–1929 гг. — А.О.), при гоготе, пионеры срывали с моей шеи крестик. И в одиннадцать лет (1929–1930 гг. — А.О.), и в двенадцать (1930–1931 гг. — А.О.) меня истязали на собраниях, почему я не поступаю в пионеры. И чекисты на моих глазах уводили дедушку (Щербака) на смерть из нашей перекошенной щелястой хибарки в девять квадратных метров» (47).

Из последней фразы явствует, что с детских лет Саня Солженицын стал ощущать разлад с действительностью не только в вопросе веры. От взрослых он мог знать, что до революции оба его дедушки были богатыми людьми. Во всяком случае, на его глазах в 1924 г. советская власть конфисковала их дом в Кисловодске. «В шесть лет, — пишет он, — я уже твердо знал, что и дедушка, и вся семья — преследуется, переезжает с места на место, скрывается, еженощно ждет обыска и ареста» (48).

Отсюда, если верить Александру Исаевичу, у него очень рано возник интерес к политике. « Я интересовался политикой остро — с десятилетнего возраста , я сопляком уже не верил Крыленко и поражался надстроенности знаменитых судебных процессов — но ничто не наталкивало меня продолжить, связать те крохотные московские процессы (они казались грандиозными) — с качением огромного давящего колеса по стране (число его жертв было как-то незаметно). Я детство провел в очередях — за хлебом, за молоком, за крупой (мяса мы тогда не ведали), но не мог связать, что отсутствие хлеба значит разорение деревни и почему оно. Ведь для нас была другая формула: „временные трудности“» (49).

А вот что мы читаем в «Архипелаге» об отношении А. И. Солженицына к процессам «Промпартии» и «Союзного бюро меньшевиков»:

«Мне было двенадцать (1930–1931 гг. — А.О.), уже третий год я внимательно вычитывал всю политику из больших „Известий“. От строки до строки я прочел и стенограммы этих двух процессов. Уже в „Промпартии“ отчетливо ощущалась детскому сердцу избыточность, ложь, подстройка, но там была хоть грандиозность декораций — всеобщая интервенция! паралич всей промышленности! распределение министерских портфелей! В процессе же меньшевиков все те же были вывешены декорации, но поблекшие, а актеры артикулировали вяло, и был спектакль скучен до зевоты, унылое бездарное повторение» (50).

В 1930 г. началась сплошная коллективизация, которая затронула и родственников Сани Солженицына. Был раскулачен и выслан за Урал брат его отца Константин Семенович, такая же участь постигла семью Ильи Семеновича (51). Обо всем этом Саня мог узнать летом 1930 г., когда вместе с матерью побывал в Георгиевске и посетил Саблю (52). Вскоре после описанных событий в феврале 1931 г. умерла мать Таисии Захаровны Евдокия (53), в 1932 г. не стало ее отца (54).

Таким образом, происходившие в стране перемены врывались и в жизнь А. И. Солженицына. Как же он реагировал на них?

По свидетельству Александра Исаевича, воспитанный в детстве верующим и критически относящимся к советской деятельности, он затем под влиянием официальной идеологии вместе со всеми увлекся марксизмом, и, лишь пройдя войну и лагеря, вернулся к религии, стал непримиримым противником советской власти (55).

Из автобиографической поэмы «Дороженька», которая была начата в 1947–1948 гг., явствует, что Саня был «заражен» новой идеологией уже в одиннадцать лет, т. е. в 1929–1930 гг. (56), и, видимо, именно тогда его захватили «пионерские грезы о будущем святом Равенстве!» (57).

Позднее, 5 марта 1975 г. в телеинтервью японской компании Net-Tokyo Александр Исаевич заявил: «Я рос верующим. И только в 30-е годы попал в это ужасное время, когда у нас был общий поток марксизма, всех захватывающий как ветер, как сильный ураган. Вся молодежь шла в комсомол, вся молодежь верила в Маркса и Ленина, и действительно, я не устоял, не удержался на ногах в этом потоке. Так было десятилетие перед войной » (58).

Если исходить из приведенных слов, получается, что «общий поток марксизма» захватил А. И. Солженицына не ранее 1931 г., когда он учился в пятом или шестом классе и ему было двенадцать — тринадцать лет.

11 мая 1983 г. на пресс-конференции в Лондоне писатель счел возможным отодвинуть свое превращение из верующего в атеиста еще дальше. «Я, — сказал он, — жил примерно до пятнадцати лет (т. е. до 1933–1934 гг. — А.О.) убежденным православным и полным врагом атеизма и коммунизма . Но затем, в ходе образования в советской школе, главным образом под влиянием философских трудов, которые нам давали, я испытал постепенное охлаждение к церкви. Храмы были закрыты, и казалось — навсегда . И было несколько студенческих лет , когда я считал себя марксистом» (59).