Владислав Микоша - Я останавливаю время

Но до прозрения было пробуждение. Пробуждение от не-бытия.

Это было как пробуждение от вечного сна: до — провал.

Будто впервые я открыл глаза, услышал голоса, ощутил окружающий мир, тепло материнских рук. Это первое ощущение, что я живу, запечатлелось на всю жизнь, и как сейчас помню себя на руках мамы, тепло ее виска, прижатого к моей щеке, ее ласковый голос:

— Смотри, смотри! Видишь, сколько звездочек на небе? А одна из них с хвостиком! Видишь?..

Вижу. И сейчас вижу: будто на огромном киноэкране, усыпанное яркими звездами черное небо, и резко-резко — среди сверкающей россыпи — единственную звездочку, как мама сказала, с хвостиком. Я увидел ее сразу, и мне показалось, что она летит, обгоняя другие звезды.

— Ну, скажи, скажи — видишь? Вон она! — Мама показала на нее моим пальчиком.

Я, наверное, еще не умел говорить — только, освободив свою руку из маминой, показал на комету. Я хорошо ее видел среди огромного скопления мерцающих звезд. Она была непохожа ни на одну из них. Она единственная была с хвостом и, как мне тогда казалось, летела…

— Ну, скажи! Видишь?

И чтобы подтвердить, что вижу, я еще раз показал на нее пальчиком, и на мгновение она скрылась под моей рукой — словно ее и не было.

— Смотрите! Он увидел! — радовалась мама.

— Это не к добру! Появление на небе звезды с хвостом предвещает войну. Так говорится в Священном Писании! — сказала с тревогой моя бабушка.

Странно, но эта невозможная для моего понимания фраза тоже отпечаталась в сознании.

— Ну что вы, что вы! Разве такая красота может предсказывать беды? — сказала мама и унесла меня в дом.

Так возникла от рождения моя память: с появлением на ночном небосводе кометы Галлея — предвестницы бед и катаклизмов.

В Саратове жить стало тяжко, и мы перебрались на время за Волгу — в небольшую деревушку из нескольких хат, покрытых соломой, — к старому знакомому крестьянину. Там хоть было что есть: появилась картошка, соленые огурцы, капуста, молоко. Все было бы хорошо, но что-то нас стали беспокоить гости. То белые, которые искали красных комиссаров, то красные, которые искали белых офицеров и заодно прихватывали — кто курицу, гуся, поросенка, кто сапоги, тулуп, шапку…

— Что же вы, господа хорошие, делаете? Ну, поели, попили — и бог с вами! Вы уходите — приходят другие, и они не просят, а берут, и берут все, что попадет им под руку. Разве напасешься? Хоть по миру иди!..

— А ты, старик, что — к стенке захотел? Раз плюнуть! Давай коня и будь здоров!

— Сегодня белые господа. Завтра красные товарищи. А мы кто — серые?

А скоро и брать стало нечего. Всю живность порезали — съели господа-товарищи. Слава богу, к стенке только троих в деревне поставили — «испужали» страх как. Стрельнули поверх и не убили. Страху нагнали полны штаны. А Ермошку полоумного все же пристрелили. На рожон лез — дурак. Не то белые, не то красные — кто их разберет? И те и другие русские братья… А тут прискакали казаки с пиками, с шашками наголо. Такой страх нагнали.

К нам:

— Господа!

— Какие мы вам господа?

К ним:

— Товарищи!

— Какие мы вам товарищи?! Мы казаки, вольные птицы! Давайте нам овса для лошадей! И сапоги справные!

— Какие уж там сапоги? Да еще справные! Кроме лаптей уж ничего не осталось.

Ускакали казаки. Слава богу, с овсом у седла. Постреляли кур и собак. Уж очень громко лаяли. Постращали, как могли. Кто теперь явится?

Явились зеленые. На тачанках с пулеметами. И уж не знаем, как их величать — ни господа, ни товарищи, и на казаков не похожи — и не белые, и не красные. Молчим, только кланяемся. А они: «Давай овса, курей, баранов и никаких гвоздей! А то?..»

— Вася, попужай-ка их малость!

Вася прострочил из «максима» все окна в пустом амбаре.

Так в нашей деревне стало хоть шаром покати. Все, что можно, — съели, все, что можно, — увезли, все, что не увезли, — покалечили господа-товарищи. Революции ради. Свободы, равенства, братства ради. И ушел с красными мой старший брат, которому исполнилось только пятнадцать лет. Мне жалко было маму. Она сильно убивалась, но брат сказал:

— Мама, я буду биться за революцию до победы и скоро вернусь! Не плачь, а то обо мне плохо подумают товарищи и не возьмут с собой!