Виктор Виткович - Круги жизни

Кто знает, быть может, вместе с генами передаются еще и воспоминания? Самые сильные ощущения? Если так, то именно Литву должны были оставить мне в наследство прабабка и прадед. Ведь Литва была их детством — самыми острыми ощущениями жизни: в далекой ссылке им должна была мерещиться милая земля детства, и эта тоска по родине сильней другого должна была отозваться в крови правнука. Фантастика? Может быть.

Но когда после Бирштанаса приехал в Вильнюс (город прадеда Ивана), со мной начало твориться нечто и впрямь фантастическое. Мало того, что было такое чувство, будто вернулся домой и что самое большое счастье — жить тут, в этом городе… Иду по улице, говорю себе: вон там, за углом, должен быть храм, ясно рисую себе его, убыстряю шаги, почти бегом заворачиваю за угол. Передо мной этот самый храм (никогда не видел его — понимаешь?!). Мне казалось, что сошел с ума. Бродил по Вильнюсу, чтобы убедиться вновь и вновь в том, что многое угадываю, многое знаю. Конечно же, и ошибался, однако прими в расчет, что за сто сорок лет Вильнюс не раз перестраивался, согласишься: даже одно попадание из семи — фантастика!

После этого расспрашивал многих, кое-кто рассказал мне — правда, туманней — о похожих случаях. Но вот однажды задал этот вопрос в доме Козловских. Оказалось, в юности Галя пережила такое же.

В 1921 году, когда молодая Советская Республика установила дипломатические отношения с Турцией, Галя вместе с отцом попала в Стамбул. Отец ее, Л. Ф. Герус, старый большевик, родом донской казак, был послан с семьей в Турцию в составе нашего торгового представительства.

Гале было тогда четырнадцать лет. Вместе с матерью пошла осмотреть старую византийскую церковь. Этот район Стамбула был тогда полуразрушен: незадолго горел. Где пустырями, где улицами шли… Вдруг Галя схватила мать за руку: «Там за углом — баня!» Свернули за угол, видят — баня! «А там — мечеть!» Мать была потрясена. Сама Галя потом всю жизнь не могла себе объяснить, в чем было дело, теперь же после моего рассказа:

— Да ведь прабабка моя турчанка! С детства знаю: ее девчонкой пленили донские казаки при взятии Измаила. Нет ничего невероятного, если она детство провела в Стамбуле, как раз в той части города…

Опять: райская земля детства и по ней на далекой чужбине тоска! Есть над чем задуматься.

Раз уж вспомнил прадеда, расскажу тебе (совершенно в духе его дневниковых записей, пересказанных Далем) историю о последнем амударьинском тигре. Случилась на моих глазах.

В 1946 году летом я приехал в Ходжейли — пристань в низовьях Аму — и вошел в кабинет начальника пароходства в то мгновение, когда там мучительно раздумывали над загадкой. Была в нескольких десятках километров ниже Ходжейли на берегу, заросшем тутами — среднеазиатскими джунглями, — бакенная будка, жили в ней два бакенщика. Дня три до того шел мимо буксир, шел вечером: огни на бакенах не горят, бакенщиков не видать… Погудел-погудел пароход и ушел.

Допустим, бакенщики в ближайшем селении загуляли на свадьбе, непорядок, конечно, но все может быть… Загадка не в этом! Вот в чем: наутро на моторной лодке туда поехал инспектор. И от него ни слуху ни духу! Ждали-пождали день, два… Надо что-то предпринимать! Подумали-погадали, решили на этот раз послать катер. Я получил разрешение ехать со всеми.

Потащились на катере по Аму. С нами были милиционер и врач. На всякий случай прихватили три ижевских ружья (откуда-то со склада!), к ним патроны с жаканами: словом, экспедиция! Я стоял у борта, не мог оторвать взгляда от Аму, катящей свои кофейно-рыжие воды. Над нею волновался и дрожал нагретый нижний слой воздуха, все время изменяя очертания далеких предметов: встречного буксира, что тащил за собой баржу, каракульской отары, спустившейся к реке на водопой, колхозного каюка, над которым реял черный прямоугольный парус.

Стали подъезжать, все оказалось на месте — бакенная будка и столб с перекладинами и шарами: покачивается на воде лодка бакенщика, рядом на приколе — моторка инспектора, но людей хоть бы душа! Сбросили якорь, спустили с борта лодку, в нее спрыгнули двое матросов и я. Мне, как бывалому охотнику, вручили ружье.

Гребем к берегу, солнце греет спину, будка все ближе, рядом с ней, возвышаясь над зарослями, облитые полуденным светом недвижные листья туранга, местного тополя. Тишина! Только весла шлеп-шлеп.

Причалили, привязали лодку, вышли, огляделись — ни звука. Жутковато, от этого и сами молчим: ощущение затаившейся угрозы. Сторожко оглядываясь, подходим на цыпочках к будке, постучали. Всплеск голосов, уловил слово «тигр». Вскинул ружье, встав спиной к стене, освободил пальцем предохранитель, вглядываюсь в заросли…