Жиль Перро - Красная капелла. Суперсеть ГРУ-НКВД в тылу III рейха

«Спасаясь от немцев в 1940 году, я добрался до Тарба. Затем вернулся в Брюссель и пошел навестить жену. Видите ли, мы хотя и разошлись, но оставались по-прежнему добрыми друзьями; я часто заходил к ней. И вот однажды, придя к жене — это было перед войной, — я познакомился с уругвайцем, которого звали Карлос Аламо. Это был очень красивый и приятный парень, и я быстро понял, что этот человек — не обычный красавчик из породы танцоров танго, а нечто значительно большее. Два-три раза мы обедали вместе. Жена жила с Аламо. Они рассказали мне, что, спасаясь от немцев, какое-то время пробыли в Остенде. У Аламо был там магазин. Кажется, речь шла о торговле плащами.

Примерно в это же время я познакомился с неким Раухом из Чехословакии. Он был представителем одной бельгийской фирмы в этой стране, фирма занималась взрывчатыми веществами. Мы трое — Раух, Аламо и я— вместе проводили свободное время.

Довольно скоро Раух стал выяснять, каковы мои политические убеждения. Удостоверившись в моих антифашистских настроениях, он рассказал, что работает на «Интеллидженс сервис», и просил помочь ему. Я, разумеется, согласился. Раух объяснил мне, что добытые им разведданные в Лондон передает Аламо, у него есть передатчик. Я присутствовал при нескольких сеансах связи.

Дело в том, что я прекрасно говорю по-английски. Но язык, на котором говорили обитатели виллы, был далек от совершенства. Это обстоятельство встревожило меня, и я поделился своими сомнениями с Раухом. Он ответил: «Да это не англичане, а американцы. И нужно этому радоваться, потому что Америка — нейтральная страна и, работая с американцами, мы в большей безопасности».

Аламо действительно утверждал, что он американского происхождения и что его мать до сих пор живет в Нью-Йорке, но мне все это казалось неправдоподобным. Однажды, перед тем как распрощаться со мной, он сказал, что идет в уругвайское консульство. Я проследил за ним. Он действительно направился в сторону консульства, но поравнявшись с входной дверью, вдруг пересек улицу и удалился. Я понял, что он наверняка не американец, очевидно и не уругваец, так что ситуация становилась довольно загадочной. Самое главное, я не понимал, почему Раух рассказывает мне небылицы.

Разумеется, я передавал им все сведения, которые удавалось добыть. Зачастую это было не бог весть что, но я делал все что мог.

В то время — то есть осенью 1940 года — я довольно часто виделся со своим шурином, который занимался поставкой сухофруктов в Антверпен. Его предприятие было реквизировано вместе со всеми складами. Два- три раза в неделю он должен был доставлять грузовик сухофруктов на антверпенский аэродром, который, разумеется, был оккупирован частями люфтваффе. Однажды я попросил его доверить грузовик мне. Доставив груз, я пошел в столовую и затеял разговор с немцами. Я спросил у них: «А куда вы денете эти сухофрукты?» Мне ответили: «Это для Англии, — Как так? — Да, мы готовимся к вторжению. Когда оно начнется, наши пилоты будут почти все время находиться в воздухе и не смогут здесь обедать, им будут выдавать сухофрукты». Я передал этот разговор Рауху.

В другой раз все там же, в Антверпене, я заметил в небе английский самолет. Помнится, погода была великолепная. Самолет пролетел над заводом «Дженерал моторс» и, сбросив несколько бомб, скрылся. Одна бомба попала в мастерские по изготовлению кузовов для автомобилей: загорелись склады краски; за несколько минут весь завод охватило гигантское пламя. В тот же день я был свидетелем демонстрации на главной площади Антверпена: женщины шли, неся впереди черный флаг. Я спросил, что означает это черное знамя; мне ответили, что с незапамятных времен это символ голода и что женщины протестуют против отправки в Германию запасов картофеля. Я вернулся в Брюссель после полудня и рассказал оба эпизода Рауху и Аламо. Они как раз готовились к передаче, так что могли включить в нее мои сведения. Затем мы пообедали, поговорили. Около полуночи стали слушать передачи московского радио на заграницу, как это часто делали. В этот вечер было два диктора, мужчина и женщина, которые по очереди передавали новости. Я уже не помню, женщина ли рассказала историю с английским самолетом, а мужчина говорил о демонстрации, или наоборот; во всяком случае, я был потрясен! Я посмотрел на Аламо и Рауха. Они были смущены. Затем Аламо встал, выключил радио и сказал мне чрезвычайно угрожающим тоном: «Если ты когда-нибудь проговоришься, тебе крышка!»