Юрий Мальцев: Репортаж из сумасшедшего дома

— Да, конечно. У меня есть друзья в Италии. Они помогли бы мне первое время устроиться, — сказал я.

— А чем бы вы жили?

— Переводами и публикацией своих работ, которые мне не удается печатать в Советском Союзе.

— Что это за работы?

— Например, меня интересуют современные течения в искусстве, о которых у нас можно писать лишь в ругательных тонах. Недавно я написал исследование о Микельанджело Антониони. Редактора нашли его интересным, но несмотря на это, оно не было напечатано по идеологическим соображениям.

— Вы, должно быть, очень серьезно относитесь к своему делу? — спросил профессор.

— Да. Иначе моя жизнь была бы просто лишена всякого смысла.

— Ну, а переводы вам удавалось печатать здесь?

Я перечислил свои переводы с итальянского, опубликованные в советских издательствах.

Профессор помолчал, устало закрыв глаза. Потом попросил меня рассказать какие ответы получал я на свои заявления о выезде и куда меня вызывали.

— Скажите, а сейчас как вы относитесь к этому вашему поступку? — спросил он.

Я понял, какой ответ ему нужен, и сказал:

— Если бы можно было начать все сначала, я бы не стал так поступать. Это было бессмысленно.

— И давно вы пришли к такому выводу?

— После того, как прошел через все эти инстанции в МВД.

— Значит, сейчас вы уже не думаете над тем как уехать?

— Нет. Это нереально.

— Правильно. И не надо думать.

До чего же хорошо это придумано — отправлять таких людей как я в психбольницу, а не в тюрьму. Следователю и прокурору в таких случаях как мой просто не за что зацепиться: ведь все законы на моей стороне, и я добиваюсь только того, что формально гарантировано мне законом. Врач же вовсе не обязан обращаться к законам, он апеллирует к здравому житейскому смыслу и с этой точки зрения расценивает мое поведение, а здравый житейский смысл, как известно, выражается поговоркой: «Дурак ищет правды, а умный покоя». Но тем самым создается довольно парадоксальная ситуация: человека за то, что он добивается свободы (в моем случае свободы выезда) отправляют к психиатру, и тот, исходя из явно антисоветской предпосылки, а именно: что свободы у нас нет и добиваться ее это безумие — наказывает этого человека как антисоветчика. Тут есть над чем поразмыслить.

Профессор стал спрашивать меня о моих склонностях, привычках, о моем отношении к людям. Из моих ответов у него, видимо, складывалось впечатление обо мне, как о натуре созерцательной и самоуглубленной. Он задумался, снова устало закрыл глаза, потом, после долгой паузы, спросил:

— Скажите, ведь вы, насколько я понимаю, по характеру своему не борец, как же вы решились на такой шаг?

— На этот вопрос не так просто ответить, — сказал я. — Дело в том, что в житейских ситуациях, в быту, я, действительно, человек скорее пассивный. Но когда речь заходит о моих коренных убеждениях, здесь я совершенно непреклонен и готов идти на любые жертвы.

— На любые жертвы? — спросил профессор, оживившись, и внимательно посмотрел на меня. Он, видимо, придавал особое значение этому моему ответу и хотел услышать его еще раз.

— На любые жертвы, — повторил я твердо.

— Ну что ж, у меня больше нет вопросов. Вы можете идти, — сказал он.

На следующий день я подошел к Константину Максимовичу, когда он делал обход, и спросил:

— Скажите, обследование, ради которого я нахожусь здесь, теперь кажется закончено. Могу я узнать решение комиссии?

— В общем, в двух словах я могу вам об этом сказать. Профессор объяснил ваши поступки свойствами вашего характера и некоторой склонностью к сверхценным идеям. Иными словами, есть некоторые вещи в жизни, которые вы ставите превыше всего, а это мешает вам иногда правильно оценивать обстановку. Сейчас, перед праздником, мы никого не выписываем из больницы (речь шла о празднике 7 ноября и я знал, что перед этим праздником революции всех подозрительных, всех, кто мог устроить контрдемонстрацию и тем нарушить «единодушное ликование трудящихся», обычно запирали на несколько дней в КПЗ или в психушки). Но сразу же после праздника, вы сможете пойти домой. А пока, мы будем давать вам галлоперидол небольшими дозами.

Я подумал: если я принадлежу к категории людей, которые определенные духовные ценности ставят выше любых материальных благ и готовы идти за свои идеи на любые жертвы, то каким образом меня излечит от этого галлоперидол? Но тяжесть свалилась с моей души. Мне не приписали того, что обычно приписывают политическим и чего я опасался — вялотекущую шизофрению. Через несколько дней я буду свободен!