Сергей Семанов: Тайна гибели адмирала Макарова. Новые страницы русско-японской войны 1904-1905 гг.

Адмиральское помещение броненосца «Петропавловск» было обставлено в духе тогдашней традиции довольно прихотливо — «комфортно», как выражались тогда: секретер с бронзовыми ручками, обитые бархатом кресла красного дерева, иллюминаторы прикрыты шторами японского шелка, на полу — дорогой текинский ковер, в углу — фортепьяно. На броненосцах конца прошлого столетия еще доживали бытовые традиции романтических парусников. А парусники — даже военные, точнее, именно военные прежде всего! — щедро покрывались резными и лепными украшениями и на носу, и на корме, и по бортам, бронзовыми, а то и вызолоченными аллегорическими фигурами, балюстрадами, балкончиками. И каюты командиров и адмиралов напоминали великосветские кабинеты, а кают-компании (места собраний и обедов офицеров) — аристократические гостиные. Все помнят: «Янтарь на трубках Цареграда, фарфор и бронза на столе…» Даже в дальнем плавании, даже на крошечном по сравнению с безбрежным океаном куске дерева офицер, выросший в родовом поместье Йоркшира или Нормандии, должен был жить в привычной для себя обстановке. И что до десятков и сотен матросов, которые спали на рундуках в тесных, лишенных отопления кубриках и ели прямо на полу из общего котла! Ведь и отцы их жили точно так же в лачугах, лепившихся вокруг нормандских и йоркширских поместий…

Впрочем, в адмиральской каюте «Петропавловска» личные вещи ее обитателя явно противоречили этой обстановке. Письменный стол на гнутых ножках (более приспособленный для дамского рукоделия, нежели для серьезной работы) был завален бумагами, книгами. Часть книг и журналов, не умещаясь на столе, стопками лежали на ковре. На туалетном столике чернел огромный (в то время других не было) корпус фотоаппарата, рядом теснились какие-то банки, склянки и коробки — овальное зеркало на стене брезгливо отражало этот презренный хлам.

Степан Осипович Макаров сидел за столом и писал, быстро макая ручку в бронзовую чернильницу. Все деловые бумаги он заносил в копировальные книги, а потом бережно хранил их: мало ли для чего понадобится… Но сейчас его перо водило по листу, над которым не лежало копировальной бумаги. Значит, сугубо личное. На лист быстро ложились строки:

Моя любимая всегда и везде, пишу тебе рано утром, ибо с рассветом уйдет оказия в Мукден, оттуда переправят прямо с почтой Наместника, дойдет гораздо скорее. Ну, а мы всей эскадрой выходим в море.

Прошу тебя не беспокоиться, японцы держатся очень осторожно, эскадренного боя избегают. Видимо, хотят подловить нас на какой-либо оплошности. Не получится, мы сами с усами! Чего-чего, но наши русские, бороды и усы куда гуще их, японских. Они, как я тебе давно рассказывал после моего лечения в Японии, у нас были бы принимаемы за скопцов: три волосины на подбородке. Я шучу, они храбрые воины и толковые моряки.

Не беспокойся обо мне, я вполне здоров, прекрасно себя чувствую. Мой адъютант мичман Шмитт (ты его не знаешь) и наш вечный хлопотун матрос первой статьи Иван Хренов за мною отлично ухаживают.

Еще раз прошу тебя построже держать Дину, она очень избалована. Конечно, это моя вина, редко ее видя, я баловал нашу старшую. Ну, за Вадима я спокоен, он воспитанный и трудолюбивый мальчик.

Целую тебя и наших деток крепко-крепко.

Да сохранит вас всех Господь.

P. S. Жалование плюс подъемные плюс походные тебе на днях передадут из Адмиралтейства.

Целую еще раз.

По привычке Макаров перечитал письмо, как он поступал всегда с письменным текстом, неважно, был ли то доклад в Адмиралтейство, Академию наук или сугубо личная записка. Как все мужчины, выросшие среди многих братьев и сестер, Макаров был прекрасным семьянином, заботливым, приветливым и тактичным. Но…

Никому и никогда не намекал он, не доверяя даже дневнику, который вел всю жизнь, что его супружество счастья ему не принесло. А ведь каким светлым и радостным, каким многообещающим было начало его любви.

…После окончания турецкой войны «Константин» был определен для перевозки частей русской армии с Балкан в порты Черного моря. Этим однообразным и скучным делом Макарову пришлось заниматься долго — почти год. Один из таких рейсов неожиданно ознаменовался весьма существенным в его судьбе событием. Однажды среди пассажиров «Константина» оказалась молодая девушка Капитолина Николаевна Якимовская, которая вместе со своей семьей возвращалась в Россию из Европы. Девушка была красива, элегантна, обладала прекрасными манерами. Тридцатилетний капитан, отнюдь не избалованный женским обществом, влюбился в нее, как говорят, с первого взгляда, влюбился пылко и самозабвенно.