Алоис Цвайгер - Кровавое безумие Восточного фронта

Так 3 апреля 1945 года я получил приказ прибыть на аэродром Дрезден-Клоче, чему я очень удивился, в конце концов, я был обученный пехотинец. Ничего хорошего не ожидая, я на газогенераторном автобусе добрался до Клоче. Там все выглядело вполне мирно, в конце взлетно-посадочной полосы притулились несколько Ю-87, двухмоторных пикирующих бомбардировщиков. Перед зданием аэропорта группами стояли солдаты. Некоторое время спустя появился фельдфебель и скомандовал: «В три ряда становись!» Непонятно почему, но я предпочел встать в конце ряда. Затем фельдфебель отсчитал четырнадцать человек, а оставшихся направил в канцелярию, среди них оказался и я. Совершенно неожиданно я встретил там товарища, которого помнил еще по призыву, он вручил мне новое предписание от 3 апреля 1945 года в запасную часть № 352730, дислоцированную в Оснабрюке. До меня все это как-то трудно доходило, я стоял и вертел в руках проездные документы на запад. Как я позже узнал, тех 14 человек, всех до одного ночью на парашютах выбросили где-то под Бреслау [19] Ныне г. Вроцлав (Польша). и большинство из них погибло в лучах прожектора под огнем русской зенитной батареи. Бреслау в то время был блокирован противником, и связь с ним поддерживалась только воздушным путем. Я и по сей день благодарен всевышнему, что он тогда повернул ход моей жизни в благоприятном направлении. Потому что попади я тогда на передовую и дальше сражаться с Красной Армией, то, вероятнее всего, давно был бы на том свете.

На трамвае я поехал на главный железнодорожный вокзал Дрездена. Город представлял собой ужасающую картину — Дрезден выжгли дотла. Несколько улиц были полностью перекрыты сложенными из кирпича стенами — не было возможности ни разобрать завалы, ни извлечь оставшихся под ними погибших. По прибытии на главный вокзал все та же полевая жандармерия никак не желала пропустить меня на перрон, мотивируя это тем, что, дескать, Оснабрюк уже в руках американцев. Я мгновенно усмотрел в этом шанс для себя, и, призвав на помощь все красноречие, все же сумел убедить их, и меня пропустили. Как всегда, опять повезло. Едва поезд отправился на Лейпциг, как вздохнул с облегчением. Но доехать я смог лишь до Ганновера: Оснабрюк и вправду заняли американцы.

В Ганновере я навестил знакомых своих родителей, попросив их передать им как можно скорее, что я уже не на Восточном фронте, а на западе Германии. Вдруг я ощутил, что жутко голоден. Но где раздобыть еды? В больнице по пути в местную комендатуру я попросил еды, и меня тут же накормили. Я сразу почувствовал себя лучше. Персонал снабдил меня в дорогу еще хлебом с маслом. Поблагодарив медсестер от всего сердца, я продолжил путь в комендатуру. Там меня сразу же зачислили в пехотную боевую группу, и мы пешим маршем отправились в Ганновер — Лангенхаген.

Не доходя до Лангенхагена, унтер-офицер распределил нас для обороны крестьянских подворий. Мы заняли оборонительные позиции прямо в сарае, где был сложен сельхозинвентарь. Перед нами раскинулось поле, оттуда и ожидалась атака американцев. Когда мы увидели, как американцы без опаски шагают по этому полю, один из пехотинцев постарше заявил: «Все, больше никого не убиваем». «Я того же мнения, — ответил я, — но все-таки пусть эти америкашки попляшут». Мы стали без разбору палить в воздух. Американцев словно ветром сдуло, так что первая атака была отбита без людских потерь. На этом и завершилось мое участие в боевых действиях на Западном фронте. С несколькими товарищами мы приняли решение без санкции сверху завершить эту окаянную, опостылевшую всем войну. Для начала пересидеть ее в подвале, где хранился картофель. К утру услышали шум двигателя, и никак не могли определить, что это было. Вскоре дверь подвала наверху распахнулась, и мы увидели наведенные на нас стволы карабинов американских солдат.

15 апреля 1945 года я сдался в плен американским солдатам, это произошло в Ганновере-Лангенхагене. Американцы все у меня отобрали, даже мой серебряный знак отличия пехотинца-штурмовика. Мою солдатскую книжку я ради предосторожности скрыл в подошве сапога, она, таким образом, пережила и мое пленение, и даже сохранилась до сегодняшнего дня, она дорога мне как память о том времени, когда был военнопленным. Говорящий по-немецки американский солдат тщательно просмотрел все вещи. Портупею с вещевым мешком я тоже должен был сдать. Я его спросил: «Могу я забрать с собой бритвенный прибор?»