- Ась? - удивленно отозвался старик.
- Не узнал, говорю?
Старик нерешительно подошел к нему и всмотрелся.
- Не взыщи, батюшка, - виновато сказал он, - памятью слаб.
- А мы встречались. И недавно. Целые сутки я у тебя жил.
- А-а, - обрадовался старик, - жил, жил... Много вас тут прошло, жило. Как же... только когда ж это?.. Запамятовал, не взыщи...
Майор вдруг резким движением сбросил с плеч бурку, и, отстегнув от ремня полевую сумку, швырнул ее на стол. Вася следил за ним недоумевающим взглядом. Ничего не мог понять он в этой встрече. Майор что-то достал из сумки, выложил на стол, и Вася увидел, что это были георгиевские кресты два серебряных крестика на стареньких, потертых ленточках.
- Возьми свои кресты, дед! - громко произнес майор.
Старик растерянно взглянул на кресты, потом на майора, потом на кресты опять.
Вдруг он испуганно съежился.
- Может, я, - пробормотал он, - может, что обидное я сказал тогда? Может оскорбил?
- Нет, чего уж, - усмехнулся майор.
- Оскорбить не помышлял. А только на сердце у меня в ту пору горько было. Может и сказалось что невпопад, тебе в обиду. Так ты, родимый, не осуди.
Вася сидел теперь, широко раскрыв глаза, и глядел на этих непонятных ему людей и все не мог сообразить, что между ними вышло.
- Дождевая вода, и та горькая, потому она и камень долбит, - произнес майор. - Нет, я не обиделся на тебя, дед. Жесткие были твои слова, уж на что я камень, а и меня продолбили.
Старик машинально взял кресты в руки и потер их шершавой ладонью. Тускло блеснуло серебро под огнем лампы.
- У меня за немцев кресты, - дрогнувшим голосом сказал он, ерманцами мы их тогда звали. Уж рубили, рубили! ты не вини, родимый, старого человека. Горькое у меня в ту пору сердце на вас было...
- А у меня? - вдруг закричал майор, да так, что Вася даже вздрогнул. - А у меня тогда не горькое было? Думаешь, дед, легко мне было командовать "на конь" и прочь? Легкое, думаешь, дело из родных станиц уходить?
- Большое тогда отступление было, - пробормотал старик.
- Мне, может, каждая слеза станичной бабы в душу падала, душу жгла, горячо продолжал майор. - Мне, может, каждый младенческий крик сердце на куски разрывал. Ведь и мои где-то так тоже... - Он заскрипел зубами и замолчал.
С минуту длилось молчание и в тишине было явственно слышно, как хлопает о ставни ветер, словно птица крылом. Майор вдруг подошел к старику и, глядя на него в упор, бросил отрывисто:
- Помнишь, что ты крикнул мне... когда кресты бросал?
- Как не помнить, - пробурчал дед.
- И я помню. "Ироды, - крикнул ты мне, - опозорили вы русскую славу, опозорили!" - и швырнул свои "Георгии" в пыль. Так?
- Так, - хмуро отозвался старик.
- Я те кресты поднял. Черт его знает, всего навидался я на своем веку, не человек стал - камень, а крик твой, дед, до сих пор у меня в ушах звенит. Я ведь все понял, все понял: за кого ты счел меня тогда, что ты обо мне, казаке, думал. Вот твои кресты, дед. Я их три месяца за собой таскал. В сумке были, а словно я их на груди носил. Тяжелые твои кресты, дед. Тяжелые! Возьми их назад. Хочешь - на груди носи, хочешь - в сундук спрячь. Спроси у моего адъютанта, он тебе расскажет, как мы твоих ерманцев лупили. Не хуже вашего, дед. Расскажи ему, Вася.
И вдруг он расхохотался громко и весело, и это было в первый раз, что видел Вася майора смеющимся.
- Признал теперь, дед? Вспомнил? - смеялся майор.
- Признал, - улыбнулся и дед, - как не признать.
Он взял со стола лампу и поднес ее прямо к лицу майора. Огоньки загорелись в мрачных глазах Дорошенко.
- Ну, такой же? - усмехаясь, спросил он.
- Словно бы у тебя на лице рубцов прибавилось. Ась?
- Казаку рубец, что георгиевский крест, - награда, - снова усмехнулся майор. - А и у тебя, дед, словно бы морщин больше стало!
- Война, сынок, всех метит. Военного человека шрамом, нас, отставных, морщинкой. - Он поставил лампу на стол и вздохнул. - Как морщинам не быть! Что мы тут без вас пережили... Старики бывало ко мне сойдутся. Беседуем шепотком. "Ты, - говорят они мне, - Тимофей, старый казак, воевал, кавалер. Тактику и стратегию понимаешь. Как, мол, по-твоему что дальше будет?" А какая у меня, товарищи, стратегия? Карт у меня нет, плантов нет, известия, и те редко доходят. Видывал я старых немцев - ерманцев, поглядел и на нонешних. По моей стратегии выходит: должны мы фашиста побить, такой я себе план строил. А покуда он по моей хате ходит, моими половицами, как хозяин, скрипит... эх! - он задумался на минуту. - Или еще бабы забегут, то одна, то другая. "Ты б пошел, дед, - кудахчут, - артиллерию б послушал. Наступают наши аль отступают?" Ну, выйдешь на бугор, обернешь на восток ухо, слушаешь... Ветер шумит в степи, артиллерия бьет... Ухо слышит: уходят наши, удаляются. Ухо слышит, а сердце не верит. Не верит сердце, товарищи, уж такое у меня, у старика, сердце. Не верит оно, что может немец русского человека одолеть. Ну, вернешься к бабам и шепчешь им: "Не сомневайтесь, мол, ждите, вернутся наши, не обманут". Вот вы и вернулись, - он вдруг по-стариковски всхлипнул, затрясся весь, - вернулись, родные. Не обманули!
Читать дальше