Я пришла домой под утро, и моя мама на всю жизнь оскорбила меня, заставив показать трусики. Ну а трусики были ни при чем. После того как она проверила, я ей сказала: «Лиду арестовали». А мой папа уже был арестован. И остался этот Сева. Сева был очень умный мальчик, умнее нас всех и очень многих взрослых. Если бы кто-то читал сейчас его книжку, наверняка поражался бы тому, что он писал в своих стихах. Это, наверное, год 1938-й, начало. Можно я прочту?
Конечно, можно.
Молодой человек,
Давайте поговорим.
Хочу я слышать
Голос Ваш!
С фразой простой
И словом простым
Приходите ко мне
На шестой этаж.
Я встречу Вас
За квадратом стола.
Мы чайник поставим.
Тепло. Уют.
Вы скажете:
— Комната мала. —
И спросите:
— Девушки не придут?
Сегодня мы будем
С Вами одни.
Садитесь, товарищ,
Поговорим.
Какое время!
Какие дни!
Нас громят!
Или мы громим! —
Я Вас спрошу.
И ответите Вы:
— Мы побеждаем,
Мы правы.
Но где ни взглянешь —
Враги, враги…
Куда ни пойдешь —
Враги.
Я сам себе говорю:
— Беги!
Скорее беги,
Быстрее беги…
Скажите, я прав?
И ответите Вы:
— Товарищ, Вы неправы.
Потом поговорим
О стихах
(Они всегда на пути),
Потом Вы скажете:
— Чепуха.
Прощайте.
Мне надо идти.
Я снова один,
И снова Мир
В комнату входит мою.
Я трогаю пальцами его,
Я песню о нем пою.
Я делаю маленький мазок,
Потом отбегаю назад…
И вижу — Мир зажмурил глазок,
Потом открыл глаза.
Потом я его обниму,
Прижму.
Он круглый, большой,
Крутой…
И гостю ушедшему
Моему
Мы вместе махнем
Рукой.
Но ведь никто тогда не знал этих стихов. Вы собрали и издали его сборник спустя больше двадцати лет.
Вслух читанное и никем тогда не напечатанное, и только мною запомненное. «Враги…» Вот такой был мальчик. Начался бег из Москвы 12. Все поддались этому бегу. Сева оказался в Чистополе.
В Чистополе, видимо, Севе было невмоготу абсолютно. И вот эта немогота, а не патриотический подъем, я в этом уверена, именно немогота заставила его подать заявление идти в армию. Как Цветаеву — в петлю. Вот он в Чистополе написал:
Я живу назойливо, упрямо,
Я хочу ровесников пережить.
Мне бы только снова встретиться
с мамой,
О судьбе своей поговорить.
Все здесь знакомо и незнакомо.
Как близкого человека труп.
Сани, рыжий озноб соломы,
Лошади, бабы и дым из труб.
Здесь на базаре часто бываешь
И очень доволен, время убив.
Медленно ходишь и забываешь
О бомбах, ненависти и любви.
Стал я спокойнее и мудрее,
Стало меньше тоски.
Все-таки предки мои, евреи,
Были умные старики.
Вечером побредешь к соседу,
Деревья в тумане и звезд не счесть…
Вряд ли на фронте так ждут победы,
С таким вожделеньем, как здесь.
Нет ответа на телеграммы,
Я в чужих заплутался краях.
Где ты, мама, тихая мама,
Добрая мама моя?!
Это 6 декабря. В этот же день написано заявление в политуправление РККА 13, товарищу Баеву от Багрицкого Всеволода Эдуардовича, город Чистополь, улица Володарского, дом 32: «Прошу политуправление РККА направить меня на работу во фронтовую печать. Я родился в 1922 году. 29 августа 1940 года был снят с воинского учета по болезни — высокая близорукость. Я поэт. Помимо того, до закрытия „Литературной газеты“ был штатным ее работником, а также сотрудничал в ряде других московских газет и журналов. 6 декабря 1941 года. Багрицкий».
И еще стихи от этого дня:
Мне противно жить не раздеваясь,
На гнилой соломе спать
И, замерзшим нищим подавая,
Надоевший голод забывать.
Коченея, прятаться от ветра,
Вспоминать погибших имена,
Из дому не получать ответа,
Барахло на черный хлеб менять.
Дважды в день считать себя
умершим,
Путать планы, числа и пути,
Ликовать, что жил на свете меньше
Двадцати.
Вот это один день, 6 декабря. Перед новым годом его вызвали в Москву, отправили очередную дырку затыкать, и в феврале все, погиб.
Невероятно, что это пишет девятнадцатилетний мальчик. И то, что такой мальчик был там, в Чистополе, совсем один. Мама в тюрьме, вы в госпитале в Свердловске.
Читать дальше