Рома Зверь - Солнце за нас. Автобиография

Постепенно я обжился. Какое-то время еще работал на стройке, а потом наступил момент, когда надо было уходить и больше времени работать в студии. Появились тексты, музыка, и надо было уже петь, записывать песни. И вот Саша говорит: «Надо тебе заканчивать работать на стройке. Мы взяли в долг у одного товарища под этот музыкальный проект, и у нас есть деньги на твое содержание».

Я видел потом этого человека, когда он к Саше приезжал. Это его старый знакомый Владимир Перепелкин. Он одолжил десять тысяч долларов под наш проект. На меня примерно выделялось долларов триста в месяц: 170 — на оплату квартиры и 130 оставалось на жизнь. Я высчитывал, чтобы мне этих денег хватало на месяц. На еду приходилось рублей по 60 в день. Сигареты, ну и бухло, конечно. Один пил. Я мог себе позволить бутылку какого-нибудь вина. Я не бухал так, чтобы купить водку и одному сидеть и пить. Еще я часто покупал литровый джин-тоник и пил его дома. Я гулял по району. Месяца через полтора нашел там пруды Гольяновские, и они мне понравились больше Чистых. Во-первых, они были больше и хотя бы походили на пруды. На моей улице Хабаровской неподалеку был рыбный магазин «Океан», а вдоль него тянулся рынок, не такой цивилизованный, не крытый, а просто лотки вместо павильончиков. Там, конечно, стояли бабушки с капустой, огурчиками. Азербайджанцы продавали фрукты. Окорочками замороженными торговали с машин. Вот там я покупал все продукты. Я часто ходил на этот рынок, потому что там было дешевле, чем в магазине или супермаркете. Я покупал продукты, выдумывал, что я буду сегодня есть. Так рассчитывал, чтобы хватило денег на еду на месяц. И мне хватало. Иногда я варил борщ и растягивал его дня на три. Но чаще всего я покупал рыбные консервы в этом магазине «Океан»: я очень любил морскую капусту, покупал ее в банках и ел. Мне не хотелось тратить время на приготовление пищи, а хотелось ездить в студию и все время работать.

Из Гольяново я добирался в студию таким образом: сначала ехал на 41-й маршрутке или на автобусе до Преображенской площади или дальше, до Сокольников, пересаживался на автобус № 86, который уходил после Сокольников на улицу Чкалова, пересекал мост, где метро «Электрозаводская», цеплял Семеновскую, потом выходил на проспект Буденного и дальше шел по 5-й улице Соколиной Горы вниз, вплоть до 8-й улицы Соколиной Горы, которая и упиралась в Окружной проезд. Это была конечная остановка «Детский психоневрологический диспансер».

Ехал я долго, больше часа. Приезжаю в студию, а Саши нет. Мы договаривались встретиться, допустим, в восемь вечера. А он опаздывает. Полчаса, час. Сижу под козырьком, если дождь или снег. Пишу песни в блокнот, сочиняю что-то для себя, тексты же за Полиенко. У меня и в мыслях не было что-то писать для этой работы. Это же грамотные люди. Один пишет тексты нормальные, другой музыку. Чё я-то буду лезть? Я буду петь.

Песни были в разных стилях: какой-то полурэп, электронный панк. Слова не то чтобы странные, но жесткие, замудренные. Среди них была песня «Лапами вверх». Валера с Сашей как-то договорились, что тексты будет писать Полиенко. Наверное, потому что он писал их для «Тату». И решили, раз у Валеры получаются тексты, а у Саши музыка (он писал ее для рекламы), то так оно и будет, а я буду петь. Я не предлагал свое, вообще об этом даже не думал. У меня сознание было как затуманенное: есть цель — петь. Зачем мне залезать в этот процесс? У меня была другая задача — хорошо все это спеть.

Но вот как петь, я и не понимал. Как… так или эдак. Какие краски добавить. Как все это исполнить? Они мне объясняли: а давай сейчас грустно попробуешь, а теперь с ухмылкой. Сейчас нагло. Сейчас расслабленно. Теперь без ухмылки, серьезно. Вот песня «Фабрика грез» — она о чем? Песня, напичканная информацией, но какой, понять невозможно. Слишком много недосказанного. Все вскользь, поверхностно. Я это чувствую. Но эти песни мне нравятся, они прикольные, потому что непонятные. Я пытался делать так, как делал в Таганроге с песнями на слова Бондарева, то есть пытался представить, что это мой текст. Но здесь это не срабатывало. В Таганроге я пел и пел, не особо заморачиваясь, а теперь задачи были уже другие. Мы искали. Это была Москва. Мне не до того было, чтобы вписываться в текст. Слова и слова. Их нужно спеть.

Мне казалось это все каким-то авангардом, Полиенко — он как революционер. Ты выбираешь спорт, ты не вступаешь в спор. Я пытался это воспроизвести. Воспроизводил. Саша говорит: «Нет, всё, конечно, понятно, только надо по-другому. Давай с другой интонацией!» Меня они мучили: надо мягче, а теперь надо жестче. А еще как?.. Но это было интересно. Я стоял перед микрофоном в студии и пел по десять, двенадцать часов подряд. В перерывах курил, а потом снова возвращался к микрофону. В паузах молчал больше. Я вообще иногда надолго замолкаю. Это меня так клинит. Когда даже и не конфликт, просто идет обсуждение, а у меня в голове все по-другому, и я не согласен, но сказать не могу. Мне не дается такое: «Я не хочу говорить на эту тему». Я просто выключаюсь, замолкаю и сижу, молчу. В такие молчаливые моменты я думаю, как неправильно все развивается. И вроде уже хочется заговорить, а я все равно молчу. Такой думаю: ну сколько я еще буду молчать? Но что-то меня держит. Спрашивают: что молчишь? А я не отвечаю. Потом проходило время, и я отходил. Вот так замыкало. Это еще в детстве началось. Мама говорила: «Губы надул и сидит!»