Альфред Штекли - Кампанелла

Свершилось! Галилея не бросили в темницу, но фактически его лишили возможности свободно продолжать исследования, которыми всегда будет гордиться Италия. Кампанелла возмутился до глубины Души. Невежественные попы преграждают дорогу гениальному ученому, чьи открытия безмерно обогатили мировую науку. Не сделал ли Галилей ошибки и не пренебрег ли его советом, когда он предлагал единственно возможную тактику защиты? Надо было с самого начала доказывать, что учение Коперника находится в полном соответствии со священным писанием! Неважно, что в Библии есть места, которые с этим не согласуются. Церковники всегда толкуют ее в угодном для себя смысле. Поэтому и следует воспользоваться их собственным оружием. Может быть, Галилей не чувствует себя достаточно искушенным в тонкостях богословской казуистики? Но он, Кампанелла готов спорить с целым сборищем теологов и неопровержимо бы доказал, что квалификаторы, осуждающие мысль о вращении Земли вокруг Солнца просто неучи и не понимают истинного смысла, скрытого в священном писании.

Мартовский декрет не означал окончания борьбы. Впереди еще были самые ожесточенные схватки. Надо было употребить все силы, чтобы Галилей мог работать, не опасаясь, что не сегодня-завтра инквизиция потянет его к ответу. Он, Кампанелла, выступит в защиту Галилея.

Он знал, чем рискует. Тем же декретом была запрещена книга неаполитанца Антонио Фоскарини, вышедшая в 1615 году, в которой доказывалось, что мнение пифагорейцев и Коперника о движении Земли согласно с истиной и не противоречит Святому Писанию.

Неудача Фоскарини не обескураживает Кампанеллу. Значит, надо более искусно подбирать аргументы! Теперь, после осуждения книги Фоскарини и опубликования декрета, выступать против официального решения церкви — это шаг, подобный самоубийству. Кампанелла, кроме того, прекрасно помнит постановление Тридентского собора, где любое толкование священного писания, отличающееся от принятого католической церковью, квалифицируется как протестантская ересь. А для человека, уже однажды наказанного за еретические высказывания, «повторное впадение в ересь» означает неминуемую смерть.

Но он не может не выступить. Этого требует его совесть, его страстность борца, его долг ученого. Да, Галилей не отвечает на его письма, боится неприятностей. Но ведь не каждый прошел такую школу мужества, как Кампанелла!

Он взвешивает все. Даже если квалификаторам и трудно будет придраться к его аргументам, то сам факт, что он вопреки всем запрещениям снова изыскал возможность писать и дерзко оспаривает сущность декрета, навлечет на него жестокие кары. Но может ли ухудшиться его и без того отчаянное положение? В каких бы страшных условиях ни находился узник, ему всегда можно создать еще худшие. А ведь «Кавказ» был совсем рядом, в той же крепости, в нескольких десятках шагов от его камеры.

Кампанелла написал «Апологию Галилея». Собрав все свое умение искусно оперировать цитатами из библии, он упрямо доказывал, что позиция Галилея ни в чем не противоречит священному писанию.

Он обратился с письмами к Галилею, к кардиналу Гаэтано, к своим римским друзьям. Он настаивал, чтобы «Апология» была опубликована. Тем временем события приобретали очень серьезный оборот. 2 июня в Неаполе был арестован Лаццаро Скориджио, издатель, напечатавший в прошлом году книгу Фоскарини. Это было грозным предупреждением тем, кто еще не понял всей важности обнародованного в марте декрета. Но Кампанелла не образумился. Он хотел, чтобы как можно дальше разнесся его голос, поднятый из тюрьмы в защиту Галилея.

Томмазо был готов к любым неприятностям. Тем более неожиданным явилось для него то, что произошло. Рим еще никак не реагировал на «Апологию Галилея», а в это время в Неаполе многое изменилось. В результате придворных интриг граф Лемос-младший был отстранен от должности. Вице-королем был назначен герцог Оссуна. Он еще не выехал из Испании, а о нем уже говорили как о человеке эксцентричном, крайне неуравновешенном и самовластном. Корабль, который привез часть его вещей, породил среди неаполитанцев тьму толков. Из трюма выгрузили три десятка лошадей и целый зверинец — верблюдов, медведей, невиданных заморских птиц и даже льва. Две недели спустя с огромной свитой в двести человек прибыл сам герцог Он остановился в окрестностях Неаполя.

Там он принимал самых различных лиц и в беседах неоднократно подчеркивал, что не считает себя связанным распоряжениями своего предшественника. Хорошо было бы воспользоваться тем, что Оссуна — новый человек в Неаполе, и добиться от него хоть каких-нибудь облегчений!