Михаил Филиппов - Осажденный Севастополь

— Отсюда, — поспешил пояснить Лихачев, — даются теперь сигналы. Видите, вот стоит сигналист. Прежде давали сигналы с городского центрального телеграфа. Там еще несколько выше над уровнем моря, чем здесь, но площадка очень тесна и неудобна для переговоров морскими сигналами с судами, плавающими в виду порта. Здесь и ближе к рейду, и площадка просторная.

— Можно мне посмотреть в трубу? — спросила Леля флаг-офицера.

— С величайшим удовольствием… Прошу вас! Только извините, долго нельзя: у нас служба.

Леля стала смотреть; ей это было не в диковинку, так как у ее отца была отличная труба.

— Кажется, я замечаю на горизонте какое-то иностранное судно.

— Быть не может, сударыня, я только что смотрел и не видел, — сказал флаг-офицер.

— Вам, верно, так почудилось, — сказал Лихачев.

— Нет, видно, у меня глаза лучше ваших, право, я вижу иностранный трехмачтовый пароход.

Флаг-офицер попросил трубу обратно, посмотрел и воскликнул:

— Вы правы, теперь я начинаю видеть!

— Что, Елена Викторовна! Вам принадлежит, быть может, честь открытия первого неприятельского парохода! — воскликнул граф Татищев. — Ведь теперь война объявлена, и господин Лихачев, вероятно, скажет, что мы не выпустим ни одного англичанина, который попадет в наши руки.

— А вы разве не того же мнения? — спросил Лихачев. — Впрочем, если вас послушать, можно подумать, что наши доблестные моряки хуже турецких, а англичане настоящие морские боги…

— Ну, этого я, положим, не думаю, — сказал граф. — Я даже уверен, что именно этот коварный британец, усмотренный такою горячею патриоткою, какова Елена Викторовна, непременно станет добычею наших моряков.

— Вы что-то часто смеетесь над моим патриотизмом, — сказала Леля. — Ну а вы, граф, что вы такое? Патриот или космополит?

— Ни то ни другое… Я просто русский человек и думаю, что можно быть русским, не будучи квасным патриотом.

— А я разве квасная патриотка? Как вы любезны, граф.

— Однако это в самом деле нечто серьезное, — пробормотал флаг-офицер и, не обращая более внимания на гуляющие пары, велел сигналисту делать сигналы. С корабля и с центрального телеграфа "Великий князь Константин" также ответили сигналами.

— Ну-ка, Елена Викторовна, позвольте проэкзаменовать вас… Вы позволите барышне еще на минутку взглянуть в трубу? — спросил Лихачев флаг-офицера.

— Сделайте одолжение, но только на минуту, теперь дело спешное.

Леля посмотрела в трубу.

— Ну что же, вижу корабль; теперь вполне ясно, он идет к Бельбеку.

— Под каким флагом?

— Под австрийским, хотя корабль как будто английский.

— Неужели?

— Совершенная правда, — подтвердил флаг-офицер. — Я сам удивляюсь. Впрочем, вероятно, это только так… вывеска. Корабль, несомненно, английской конструкции.

— Видите, видите! — обрадовалась Леля. — Вот и не удалось меня срезать! Я выдержала экзамен!.. Мерси, — сказала она, возвращая офицеру трубу.

— А! Я так и знал! — вдруг воскликнул флаг-офицер. — Подлый англичанин!

— Что такое? — спросил Лихачев.

— Каков англичанин! — сказал флаг-офицер. — Теперь лег на норд-вест и догоняет русское купеческое судно, кажется, "Александр Невский".

— Сущие разбойники!

— Вот вам и ваши англичане! — сказала Леля, постоянно пикировавшаяся с графом Татищевым, с которым она недавно познакомилась у Минденов. Под влиянием Лихачева отец Лели стал чаще прежнего отпускать ее в гости, и хотя Леля не отличалась светскими манерами, но давно перестала быть той робкой, запуганной девочкой, какою ее когда-то знал Лихачев. В ней была некоторая дикость и угловатость, сначала шокировавшая графа, но мало-помалу граф свыкся с этим, и Леля показалась ему даже не лишенной известной пикантности. Граф называл ее непочатой, непосредственной натурой, и после светских петербургских барышень она казалась ему, во всяком случае, интереснее севастопольских "аристократок". Патриотическое одушевление семнадцатилетней дикарки забавляло графа, и он нарочно поддразнивал ее, рисуясь своим скептическим отношением ко всему русскому.

— А вы чего же хотите, Елена Викторовна, вы бы желали, чтобы англичане сидели сложа руки, любуясь на наш флот? А вот англичане в свою очередь говорят, что мы нехорошо поступили под Синопом, напав внезапно на слабейший турецкий флот, потопив купеческие суда и предав пламени турецкую эскадру и город. Я, конечно, на это скажу: a la guerre come a la guerre (на войне как на войне), — но на каком же основании мы порицаем англичан за их крейсерство?