Отсюда — и пожизненная драма М. Булгакова, ставшего духовным изгоем в родной стране, по не продавшего свою душу а талант новым идеологическим Мефистофелям. Очень глухо и полунамеками об этом пишет Ю. Виленский, и потому мне представляется очень важным сказать здесь об этом прямо: антитоталитаризм, антисталинизм писателя Булгакова не был частным, изолированным явлением, некоей «аномалией», изъяном в личной его судьбе. Ненависть к любому насилию, неприятие любой политической доктрины, ведущей к «счастью» через горы трупов, — все эти качества были прочно закодированы в душе врача Булгакова, вынесшего из аудиторий медицинского факультета в Киеве может быть самую валшую в мире науку: науку любви к человеку.
И еще одна, поистине христианская идея живет постоянно в сознании Булгакова: понимание того, что грядет время расплаты за содеянные грехи, за все преступления тех смутных дней. Идея покаяния и искупления грехов. Вспомним статью писателя «Грядущие перспективы», написанную в 1919 году:
«Теперь, когда наша несчастная Родина находится на самом дне ямы позора и бедствия, в которую ее загнала «великая социальная революция», у многих из нас все чаще начинает являться одна и та же мысль:… а что же будет с нами дальше».
Что касается западных держав и их будущего, то ответ Булгакову ясен: «Мощный подъем титанической работы мира, который вознесет западные страны на невиданную еще высоту мирного могущества».
«А мы?» — спрашивает писатель. И дает горький ответ:
«Мы опоздаем. Мы так сильно опоздаем, что никто из современных пророков, пожалуй, не скажет, когда же наконец мы догоним их, и догоним ли вообще?
Ибо мы наказаны… Пока там, на Западе, будут стучать машины созидания, у нас от края и до края страны будут стучать пулеметы»
(М. Булгаков. Избранные произведения. К.: Дншро, 1990. — С. 438–439).
Быть может, только сегодня, живя в новое смутное время, в тревогах кризиса, охватившего страну, в боязни гражданской войны, кровавые миражи которой вновь бередят наше сознание, мы, «опоздавшие», сумеем глубже и полнее оцепить пережитое Булгаковым, и не только им, а и всем поколением его современников-врачей, жизнь которых пришлась на время, «когда стучали пулеметы». Пред нами пророческое предостережение.
Вот уникальные данные, собранные известным деятелем медицины Д. Н. Жбанковым, имя которого упоминается в этой книге:
«С августа 1914 по 1922 г. умерло (в России) 3254 врача, в среднем по 390 врачей в год. Но так как данные сведения неполны, то надо думать, что смертность была за эти годы еще больше. 1919–1920 сыпнотифозные годы дали громадную смертность: 615 и 597 человек. Средняя продолжительность жизни врача-мужчины — менее 40 лет. 55, 3 % умерло в возрасте 24–50 лет. Всего от сыпного тифа (1914–1922 гг.) умерло 1460 врачей (60 %), от остальных заразных болезней — 164, от наследственных и случайных причин — 270, от остальных болезней — 540. Убито па войне и погибло от ран 62, самоубийств — 59, расстреляно — 46, погибли при разных восстаниях — 43, убито бандитами — 36».
(«Врачебная газета», 1926, № 13).
Это хроника увиденного и пережитого и доктором Булгаковым.
Анализируя творчество М. Булгакова с точки зрения профессионального медика, Ю. Виленский находит достаточно убедительные, на мой взгляд, научно-врачебные параллели, о существовании которых вряд ли догадывались критики и литературоведы. Очень уместной представляется мне и глава «Чехов, Вересаев, Булгаков», в которой отнюдь не нарочито прочерчивается глубокая духовная преемственная связь между тремя писателями-врачами, такими разными, но исповедующими единую философию медицинского рационализма и милосердия.
Мирон Петровский, известный советский литературовед, один из самых вдумчивых исследователей творчества Булгакова, писал в статье «Мифологическое городоведепие Михаила Булгакова» (1990):
«Киев у Булгакова — не в изображении родного города, не в названиях киевских реалий, вообще не в «теме», он в самой структуре мышления писателя, в типологии его творчества. Предстоит ли художнику-живописцу нарисовать портрет, па писать пейзаж или построить жанровое полотно — он все равно макает кисти в свою палитру, — так Булгаков макал свои кисти в Киев, что бы не предстояло ему изобразить. Он, если можно так выразиться, мыслил Киевом».
Замените в этом высказывании слово «Киев» па «медицину» и вы получите представление о роли лекарской профессии в типологии творчества Булгакова.
Ю.Виленский всем строем своей книги, всей системой доступных ему доказательств свидетельствует о том, что «Булгаков макал свои кпсти в медицину, что бы пи предстояло ему изобразить».
Читать дальше