Боб Дилан: Хроники. Том 1

А от прочих меня в то время сильнее всего отличал репертуар. Основа — солиднее, чем у остальных кофейных исполнителей, — у меня состояла из ядреных народных песен, подкрепленных беспрестанно громким бренчаньем. Я либо отгонял публику, либо народ тянулся поглядеть, что тут такое происходит. Третьего не дано. В тех местах водилось множество певцов и музыкантов получше, но по природе своей никто и близко не подходил к тому, что делал я. Народными песнями я исследовал Вселенную, они были картинками, а картинки ценились гораздо больше всего, что я мог бы сказать сам. Я постиг внутреннюю субстанцию того, как надо. Кусочки складывались легко. Мне ничего не стоило отбарабанить, например, «Тюрягу Коламбуса», «Пажити изобилия», «Брата в Корее» и «Если проиграю, дай мне проиграть» спина к спине, точно это была одна песня. Большинство других исполнителей старались донести до слушателей себя, а не песню, мне же на это было наплевать. Для меня главное было — песня.

Днями в «Кафе Чё?» я ходить перестал. Вообще туда больше носа не казал. И с Фредди Нилом перестал видеться. Вместо этого я начал околачиваться в «Фольклорном центре» — цитадели американской народной музыки. Центр тоже располагался на Макдугал-стрит, между Бликер и 3-й. В маленькую лавку нужно было подняться по лестнице, внутри царило изящество старины. Будто древняя часовня, будто институт в обувной коробке. «Фольклорный центр» торговал всем и извещал обо всем, что имело отношение к народной музыке. В широком окне были выставлены инструменты и пластинки.

Однажды днем я поднялся по лестнице и зашел внутрь. Осмотрелся и познакомился с хозяином — Иззи Янгом. Молодой фольклорный энтузиаст старой школы, очень язвительный, в тяжелых роговых очках, он говорил на густом бруклинском диалекте, носил шерстяные брюки на тонком ремешке, рабочие башмаки, а галстук у него небрежно съезжал вбок. Голос его напоминал бульдозер, и как бы Иззи ни говорил, для крохотной комнаты выходило чересчур громко. Иззи постоянно бывал чем-то расстроен. Неряшливо добродушный человек, на самом деле — романтик. Для него народная музыка блистала, будто гора золота. Для меня — тоже. В «Центре» пересекались все дорожки фолка, какую ни назови, и там время от времени можно было увидеть настоящих упертых фолксингеров. Некоторым сюда приходила почта.

Янг иногда организовывал концерты неподдельных артистов фолка и блюза. Привозил их из других городов, и они играли в Ратуше или в каком-нибудь университете. В разное время я видел, как в центре появлялись Клэренс Эшли, Гас Кэннон, Мэне Липском, Том Пэйли, Эрик Дарлинг. К тому же там продавалась масса эзотерических фолковых пластинок, и все их мне хотелось послушать. Целые фолианты вымерших песен — матросских, Гражданской войны, ковбойских, погребальных, церковных, профсоюзных, песен против расизма. Древние тома народных сказок, дневники «уоббли» — членов организации «Индустриальные рабочие мира», пропагандистские памфлеты касательно всего — от прав женщин до опасностей пьянства. Один был написан Даниэлем Дефо, английским писателем, автором «Молль Флендерс». Продавались и кое-какие инструменты — цимбалы, пятиструнные банджо, казу, свистульки, акустические гитары, мандолины. Если вас интересовало, что такое фолк-музыка, тут было самое место получать представление.

У Иззи была задняя комната, где стояла пузатая дровяная печь, криво висели картины и толпились хлипкие стулья. Портреты старых патриотов и героев на стенах, керамика с узорами, напоминающими ручные стежки, черные лакированные канделябры… Множество всяких ремесленных изделий. Вся комнатка была набита американскими народными пластинками, и в ней стоял фонограф. Иззи разрешал мне тут сидеть и слушать сколько влезет. Я даже перебирал допотопные валики с записями. Безумно усложненный современный мир мало меня привлекал. В нем не было значимости, не было веса. Он меня не соблазнял. Для меня свинговало, имело значение и было актуальным другое: крушение «Титаника», Галвестонский потоп, Джон Генри, «вгоняющий сталь», Джон Харди, застреливший человека на Западновиргинской линии. Все это оставалось современным, игралось открыто и публично. Над этими новостями я задумывался, за ними следил и охотился.

Что касается слежки и охоты, Иззи еще и вел дневник. Некая амбарная книга постоянно лежала открытой у него на столе. Он расспрашивал меня: где я вырос, как заинтересовался фолк-музыкой, где ее для себя открыл — всякое такое. А после этого писал обо мне в своем дневнике. Ума не приложу, зачем. Вопросы его меня раздражали, но сам он мне нравился, потому что был со мною любезен, и я старался держаться тактично и приветливо. С посторонними я разговаривал очень осторожно, но Иззи был нормальный, поэтому я отвечал ему как есть.