Боб Дилан - Хроники. Том 1

И все это на виду. Много оружия. Будто Рэй служил в полиции или работал лицензированным оружейником, или еще кем-нибудь. Там были разные оружейные детали пистолетов — большие рамы, малые рамы; пистолет «таурус-трэкер», карманный, спусковые скобы, все будто в компостной куче; усовершенствованные пистолеты — с укороченными стволами; пистолеты разных марок — «ругеры», «браунинги», военно-морской «кольт» простого действия, и все готово к работе, отполировано до блеска. Зайдешь в эту комнату и чувствуешь себя под надзором какого-то недреманного ока. Жуть. Рэй — кто угодно, только не крутой мачо. Я однажды спросил его, что он делает со всем этим барахлом, для чего оно.

— Тактическое реагирование, — ответил он.

Я и раньше видел оружие. У моей старой подружки на родине, моей Бекки Тэтчер, был папа, который вовсе не походил на судью Тэтчера. У него в доме тоже много оружия повсюду валялось. В основном — ружья на оленя и дробовики, но и длинноствольные пистолеты имелись, довольно дикие на вид. Подружка жила в бревенчатой хижине за городской чертой, там, где кончался асфальт. Мне в доме всегда было как-то опасно: у старика сложилась репутация мерзкого типа. Смешно, потому что мать моей подружки — добрейшая женщина, как Мать-Земля. А папаша — цепкий такой дядька, битая жизнью физиономия, вечно небритый, ходил в охотничьей шапочке, мозолистые руки… Довольно мил, когда у него есть работа, а вот если нет — берегись. Никогда не знаешь, в каком настроении можно его застать. Такие мужики всегда убеждены, что ими кто-то пользуется. Если он не работал, то пил, напивался, и тогда все принимало гадкий оборот. Он входил в комнату и бормотал что-нибудь сквозь зубы. Однажды нас с другом прогнал из дому, размахивая охотничьим ружьем. Мы неслись по гравиевой дороге, а он палил нам вслед в темноте. А в другие разы бывал очень внимательным. Никогда не угадаешь. Почему еще мне нравилось туда ходить — ну, кроме щенячьей влюбленности, конечно: у них дома были пластинки Джимми Роджерса, старые, на 78 оборотов. Я, бывало, сидел там зачарованный, слушал Грустного Йодлера, а он пел: «Я жулик из Теннесси, мне не нужно работать». Мне тоже хотелось, чтобы не нужно было работать. Я смотрел на пистолеты у Рэя в квартире и вспоминал свою давнюю подружку: интересно, что она сейчас поделывает. Когда мы виделись в последний раз, она собиралась на Запад. Все говорили, что она похожа на Брижит Бардо, — и впрямь походила.

В той комнате были и другие вещи, другие сокровища. Пишущая машинка «Ремингтон», шейка саксофона, изогнутая, как у лебедя, алюминиевый полевой бинокль, обтянутый марокканской кожей; и совсем уж чудесные предметы — машинка, дававшая четыре вольта электричества, небольшой магнитофон «Могавк», разрозненные фотографии, одна — Флоренс Найтингейл с ручной совой на плече, причудливые открытки: например, одна — с видом Калифорнии, а на ней пальма.

Я никогда не бывал в Калифорнии. Казалось, там живет какая-то особая блистательная раса. Я знал, что оттуда приходят все фильмы, а в Лос-Анджелесе есть фолк-клуб под названием «Ясеневая роща». В «Фольклорном центре» я видел плакаты фолковых концертов в «Ясеневой роще» и, бывало, мечтал там выступить. Казалось, это очень далеко. Я даже не думал, что когда-нибудь доберусь туда. Как выяснилось, я не только добрался туда, но и миновал «Ясеневую рощу» совсем — когда я наконец прибыл в Калифорнию, мои песни и моя репутация меня опередили. У меня вышли пластинки на «Коламбии», и я играл в Гражданской аудитории Санта-Моники и встречался с артистами, исполнявшими мои песни, — вроде «Бёрдз», записавшими «Мистера Тамбурина», Сонни и Шер, сделавшими «Все, чего действительно хочу», «Тертлз», которые спели «Это не я, малышка», Глена Кэмпбелла, выпустившего «Не думай дважды», и Джонни Риверса, которые записал «Натурально 4-ю улицу»..

Из всех записанных версий моих песен любимой у меня была запись Джонни Риверса. Очевидно было, что мы с ним — из одной части города, нам делали те же выговоры, мы из одной музыкальной семьи и скроены по одной мерке. Когда я слушал, как Джонни исполняет «Натурально 4-ю улицу», его версия нравилась мне больше моей. Я слушал ее снова и снова. Большинство чужих исполнений моих песен забирало куда-то влево, в тихую заводь, а Риверс по праву оставался в центре: его отношение и мелодическое чувство были настолько полны, что превосходили даже то, что я в эту песню вкладывал. Хотя чего я удивлялся? То же самое он сделал с «Мэйбеллин» и «Мемфисом» Чака Бери. Когда я услышал, как Джонни поет мою песню, стало очевидно, что жизнь так же брала его за глотку, как и меня.