Владимир Першанин: Штрафники, разведчики, пехота

Местность называлась Средне-Дунайской низменностью, однако гор, холмов и водных преград здесь хватало. Мы вступили в бой недалеко от городка Деречко. В роте насчитывалось триста с лишним бойцов, почти батальон. Только в отличие от обычного батальона у нас практически не было тылов. Старшина да несколько ездовых. Остальных выдвинули на передний край. Потрепанный пехотный полк потеснился, уступая нам место. Разместились в вырытой еще до нас траншее.

Здесь мы провели остаток дня, и я имел возможность осмотреться. Как всегда, немцы оседлали высотку, а наши части стояли в низине. До немецких позиций было метров восемьсот. Каменистый холм, скорее гряда, высотой метров сорок. На вершине виднелись остатки старых каменных сооружений, основательно разрушенных артиллерией. На склонах росли кусты, тянулись полосы виноградника. Всё это было наполовину выжжено. Нейтральная полоса, на расстоянии пятисот метров, представляла открытое место, с редкими островками кустарника, сильно посеченного пулями и осколками. Кое-где торчали одиночные деревья. Среди пожелтевшей травы, лежали трупы. Кто-то взялся считать и досчитал до ста пятидесяти.

Мы узнали, что пехотный полк несколько раз пытался атаковать укрепления. Несмотря на мощную артподготовку, многие огневые точки подавить не удалось. Остатки старой каменной усадьбы имели толстые стены. Полк сумел преодолеть половину расстояния и откатился под сильным огнем. На левом фланге, среди густых виноградных лоз, остались с ночи бойцы, сумевшие добежать до подножия холма. Все это нам рассказал после совещания у командира роты лейтенант Буняк. От него также узнали, что на высоте, кроме пулеметов, имеется несколько орудий и минометная батарея.

Слушали лейтенанта молча. Все знали, что на легкий участок нас не пошлют, но холм с каменными укреплениями казался неприступным. Его пытался взять целый полк и не взял. Что можем сделать мы, три сотни человек? Останемся лежать на венгерском травянистом поле. Вряд ли нам дадут пробежать и половину нейтральной полосы. Архипкин уныло спросил меня:

— Безнадежно, товарищ лейтенант?

Что я мог ответить? Холм с укреплениями торчал, как больной зуб. Остальные части продвинулись вперед, а остатки полка в любом случае должны взять высоту. Если наверху лишь хотят продемонстрировать активность, наша рота будет очень кстати. Ее уничтожат, приплюсуют новые потери, а дальше командование армии, глядишь, подбросит артиллерию, может, и авиацию. Возможен и другой вариант, который казался мне наиболее приемлемым. Преодолеть открытое место ночью, перед рассветом, и броском через кустарник ворваться в немецкие траншеи.

Атаку запланировали на утро. Потом быстро все переиграли. По траншее тащили ящики с патронами и гранатами. Я взял коробку на сто штук патронов и штук семь гранат РГ-42. Нам разъяснили, что высота мешает продвигаться соседней дивизии — с западного склона бьют в спину. Атаковать будем в течение ближайшего часа. Раздали водку. Я понял, что роту бросают в бессмысленную атаку. Возможно, мы отвлечем на себя огонь, а с тыла ударят другие части. Вряд ли! С каждого требуют за свой участок.

Я выпил граммов сто пятьдесят водки, вернее, разбавленного спирта. Он показался совсем не крепким, и я снова подошел к небольшой очереди. Мне было все равно. Из этой атаки живым не выбраться. Пока стоял, почувствовал, что пьянею. Степа Архипкин дернул меня за рукав и протянул кружку со спиртом. На лице у него было написано отчаяние, пальцы дрожали. Я, не выдержав, закричал:

— Чего трясешься? Пей напоследок.

Степан медленно выпил половину кружки, я прикончил остатки. Уже вечерело, пошел мелкий дождь. Началась артподготовка. Батарея 122-миллиметровых гаубиц выпустила десятка четыре снарядов. Я приходил в себя. Лейтенант Буняк возился с ракетницей. Оставались считаные минуты. Я вдруг почувствовал, что не хочу умирать. Мне было жалко себя, мать, тщедушного земляка Архипкина с его тремя детьми. Он по-прежнему жался ко мне. Я был его единственной надеждой уцелеть в безнадежной атаке. Встряхнул Степана за плечо:

— Делай, как я, понял?

— Ага.

Захлопали полковые пушки. Их звук я мог бы отличить от любых других выстрелов. Мои родные «полковушки». Потом взвились вверх ракеты. Вперед! Мы наступали на участке шириной метров двести. Пушки продолжали вести огонь, немцы молчали. Зато открыли стрельбу штрафники. Она была бесполезной, лишь впридачу к водке глушила страх. Потом посыпались мины, ударил крупнокалиберный и штук пять обычных пулеметов. Огонь был такой сильный, что мы намертво застряли посреди нейтралки. Архипкин и я лежали в ложбине, хоть какое-то укрытие от пуль. Здесь нас могли достать только миной, но об этом не хотелось думать.