К Енко - Ф Достоевский - интимная жизнь гения

Жизнь успела основательно потрепать её, но она ничуть не стеснялась ни своих замашек профессиональной куртизанки, ни своего бурного прошлого. То, что она рассказывала с предельной откровенностью о своих лондонских скитаниях, живо напоминало Достоевскому страницы любимого им Диккенса, и особенно «Оливера Твиста».

Они очень скоро сблизились. В конце 1864 года Марфа попала в Петропавловскую больницу из-за пустяшного недомогания, и Горский прилагал все усилия, чтобы она там задержалась. У него как раз была полоса ужасающей нищеты, он опасался, что Марфа, выйдя из госпиталя и узнав, что ему не на что содержать её, окончательно его бросит. И он упрашивал докторов, чтобы отдалить её выписку из больницы. Впрочем, и Марфа сама не слишком торопилась: как-никак, в больничной палате было спокойно и сытно, а ей предстояло либо вернуться в грязный угол к Горскому, либо пойти на улицу.

Обо всем этом она рассказывала в письмах к Достоевскому, посвящая его в подробности своих ссор и сложных отношений с Горским. В ответ Достоевский однажды предложил ей переехать к нему на квартиру и временно жить там. Им двигали, очевидно, не одна жалость и желание дать приют бездомной. Речь шла не только о том, чтобы жить у него, но и жить с ним — и он сказал это без обиняков, дав понять достаточно ясно. Во всяком случае письмо Марфы из больницы (от начала 1865 года) содержит такую многозначительную фразу:

«удастся ли мне или нет удовлетворить вас в физическом отношении и осуществится ли между нами та духовная гармония, от которой будет зависеть продолжение нашего знакомства, но, поверьте мне, что я всегда останусь вам благодарна за то, что вы хотя на минуту или на некоторое время удостоили меня вашей дружбы и вашего расположения».

Как далеко зашло это расположение? Но Марфе Браун удалось физически удовлетворить Достоевского на короткий срок: через два месяца они расстались.

К этому времени Достоевский увлекся молодой девушкой, являвшейся полной противоположностью беглой жене балтиморского матроса. Тут снова действовал закон контраста и полярности, игравший такую роль в жизни и мышлении Достоевского.

Летом 1864 года Достоевский получил рассказ «Сон» с препроводительным письмом автора, Анны Васильевны Корвин-Круковской, проживавшей в обширном имении Палибино, Витебской губернии. Отец её, генерал-лейтенант в отставке и губернский предводитель дворянства, вел свой род от венгерского короля Матвея Корвина, потомки которого переехали в XV веке в Литву и породнились через бояр Глинских с русскими царями. Анна, его старшая дочь, мечтательная и романтическая, решила стать писательницей и тайком от домашних послала свой первый опыт редактору «Эпохи» Достоевскому.

Письмо юной авторши произвело на Достоевского такое впечатление своей верой в жизнь и неподдельным энтузиазмом, что он решил напечатать её «Сон» в очередной книжке своего журнала и немедленно ответил ей, спрашивая, сколько ей лет и «каковы обстоятельства её жизни». У него, очевидно, была короткая память, и он забыл недавний и дорого ему стоивший опыт с другой литературной дебютанткой, Аполлинарией. Завязалась переписка между 20-летней барышней и 43-летним редактором. Переписка Анны с Достоевским продолжалась и после публикации её второго рассказа, хотя все письма шли на прочтение отцу, и ей даже было разрешено повидать писателя во время её ближайшей поездки в столицу. При этом Корвин-Круковский предупредил же ну:

«Помни, Достоевский — человек не нашего общества, что мы о нем знаем? Только что он журналист и бывший каторжник. Хороша рекомендация, нечего сказать! Надо быть с ним очень осторожным!».

В конце февраля 1865 года Корвин-Круковские поселились в доме у старых тетушек на Васильевском острове в Петербурге, и Анна тотчас же пригласила Достоевского в гости. Первое свидание было неудачно: помня наказ мужа, мать ни на минуту не оставляла дочерей наедине с опасным гостем, семидесятилетние тетушки и Анна с младшей сестрой Софьей смотрели на Достоевского как на редкостного зверя. Он и конфузился и злился среди этих старых барынь и чинных аристократических девиц. В этот день он казался старым и больным, как всегда, впрочем, когда бывал не в духе, нервно пощипывал свою жидкую русую бороду и кусал усы, причем все лицо его передергивалось. Из салонного разговора ничего не вышло, он отвечал односложно, с преднамеренной грубостью.