Федор Степун - Бывшее и несбывшееся

Несмотря на такое сопротивление неподкупных С глаз разумной точке зрения, я с отчаянием в душе продолжал проводить Савинковскую программу. О долге греха, как об основе христианской поли- О тики, мне еще придется говорить в последней главе з этой книги. Предваряя дальнейшие размышления, от- 5 мечу пока только то, что небывалое падение общест- ? венной нравственности в наши дни объясняется прежде всего тем, что современное сознание принимает смертную казнь не как глубочайшую трагедию, а бездумно и бесскорбно, как вполне нормальную государственную необходимость.

В прежние времена это было не так. С большим потрясением и нравственным удовлетворением прочел я недавно в «Истории моего современника» Владимира

Короленко страницы, посвященные казни русского офицера, но одновременно польского националиста за участие в восстании против царской власти. Короленко рассказывает, что исполнение смертного приговора, вынесенного его отцом, ожидалось населением небольшого города с непредставляемым ныне волнением. Черный помост за городом неотступно стоял у всех перед глазами. В утро казни, не знающая, куда деваться от ужаса и отчаяния, мать приговоренного (разве это было бы возможно в современной России?) пришла ожидать двенадцатого пушечного выстрела, с которым должен был умереть ее сын, в квартиру прокурора Короленко. Что могло внушить ей эту мысль, кроме чувства, что постичь ее боль глубже всех может человек, на которого судьба возложила страшный долг – убийство рожденного ею сына.

Я думаю, что лишь при таком переживании смертной казни, как некой, сверхполитической мистерии, таящей в себе сознание трагической вины казнящего перед казненным (это понимал даже и Иоанн Грозный, постоянно мучившийся своими казнями и каявшийся в них), возможно ее нравственно-положительное воздействие на общественно-политическую жизнь: при современном же взгляде на смертную казнь, как на нечто вполне естественное, она неминуемо должна приводить к развращению власти и разложению общества.

Изо всех политических вождей «Февраля» все это, если и не отчетливо сознавал, то все же смутно чувствовал один только Керенский. Насмешливые слова Милюкова, будто бы Керенский, обещая под давлением справа ввести смертную казнь (рассказ об этом еще впереди), «пугал публику погибелью своей души», ничего не доказывает, кроме свойственной Милюкову, как и всему либерально-позитивистическо-му миру, поверхностности и глухоты в отношении

всех религиозно-нравственных вопросов. Но и Керенский всей глубины принятого им решения не сознавал.

В порядке замещения комиссар-верха Филоненко, мне пришлось принести на подпись Керенскому только что вынесенный на фронте смертный приговор. Быстро пробежав бумагу, Керенский как будто бы безо всяких колебаний заменил высшую меру наказания тюремным заключением на какое-то небольшое количество лет.

Помню, что легкость, с которою премьер-министр › принял свое политически непоследовательное реше- (? ние, не только поразила, но и оскорбила меня: без- * думным росчерком пера он сводил на нет все те сом- ^ нения и муки совести, через которые должны были * пройти представители армейских комитетов – все социалисты и демократы – перед тем, как придти к ре- 1? шению предать смерти своего товарища. :*

Сознаюсь, что гуманный жест Керенского пока- 3 зался мне неуважением к совести судивших и к судьбе ^ осужденного. Да и что он мог означать? Объявление ?« смертного приговора судебной ошибкой, указание на и то, что смертная казнь введена лишь для острастки, * или малодушное дезертирство с политического фрон- * та; боязнь обременения своей души тяжестью им же ? самим возложенной на плечи комиссаров и коми- 2 тетов? 5

Думаю, что, если бы я задал Керенскому эти во- ? просы, он не сумел бы на них ответить. Он просто еде- !Г лал самое для себя легкое, самое для себя, как либерала и политического заступника, привычное. Искренне говоря о готовности погубить свою душу, он всей глубины своих слов все же не понимал, в его устах они означали лишь отчаяние либерального политического деятеля, но не готовность на все решившегося революционного вождя.

Надо ли говорить, до чего мне было трудно от

стаивать смертную казнь на чуждых мне позициях Временного правительства.

Положение, что Керенский, как! глава законного Временного правительства, имеет право казнить своих политических противников, Ленин же, как вождь безответственной политической оппозиции, не имеет права на вооруженную борьбу против власти, мне казалось весьма спорным. Законности власти Керенского можно было и не признавать, так как он не был ни помазанником Божиим, ни всенародным избранником, а всего только ставленником цензовой Думы и самозванного Совета рабочих и солдатских депутатов. Ленин же с каждым днем все очевиднее превращался из лидера большевистского меньшинства в вождя широких революционных масс.