Сергей Аверинцев: Сергей Сергеевич Аверинцев

319

все беспомощны, ощущается как чуждое: не к этому мы шли, не к тому готовились; нас предали. Люди однако умирают; умирают когда мы это говорим. Но в европейской традиции, особенно в последнее время, направлено столько сил на жизненные удобства, на обезбо­ливание и обеззараживание, что мы отвыкаем думать о смерти. Сын мне между своим третьим и четвертым годом жизни сказал: не хочу быть взрослым, они умирают, а мне себя жалко. Дочь ему возразила, что нельзя себя жалеть. — Европейский субъект каким мы его знаем склонен к воплям о себе, «души отчаянный протест» его привычное состояние. Мы сразу, по тембру, чувствуем перемену в эту сторону в Риме. По этой причине Катулл легче поддается переводу; Гораций и Вергилий пожалуй нет. Эней безжалостен к своей жизни до зависти к товарищам, погибшим в Трое. Для грека невозмутимый космос это вроде бы что-то для него подходящее. У греков не было особенного разлада с природой и особенно отчаянного протеста. А у Лукреция есть что-то вроде заброшенности перед лицом естества. Он вырази­тельно сказал, чего не говорили греки, о сиротстве человека внутри универсума. — Для индийского ума причинные связи не затрагивают сердцевины реальности. Запад страстно переживает каузальность. Огромную весомость здесь всегда имело учение апостола Павла о первородном грехе. Ренессанс был попыткой Запада хотя бы на время уйти, отдохнуть от себя, получить передышку от полученного задания. Наоборот, готика Фомы, Дунса Скота это порыв, который через нарушение равновесия должен привести снова сюда, к нам. У Буридана, в поздней схоластике, обостряется каузальное мыш­ление. В готике есть неистовая игра технической мысли, чего нет в ренессансной архитектуре, которая в сравнении с готикой склоня­ется к покою; прибавьте сюда заимствования от арабов. В готике распоясывается безумство гипотезы; схоласты берутся ревизовать Аристотеля, для которого космос должен быть именно такой, какой он есть. Они уже имеют потребную для этого меру остервенелости мысли. Бог всемогущ, почему бы Ему не устроить всё не так, а иначе; человеческий разум не привязан к такому именно космосу. Многое от работы 12-14 веков, от накопленных тогда богатств, причем не только по вине ренессансных гуманистов, уходило в песок и не на­ходило продолжения. Готика брала из античности то, что ей было нужно. Воррингер заметил, что волнующееся движение складок в

320

готике было восстанием Аттики, через византийское влияние, про­тив Рима. Ренессанс, да и барокко тоже, в античных формах искали, наоборот, укрытия от собственных проблем. Вот чего совершенно не было в готике. — В Библии всё привязано к событиям мировой истории; чисто житейских эпизодов, как встреча Вооза и Руфи, не­много. Реликты мировой хроники сохраняются у Геродота. Фукидид, чья история представляет максимальный контраст к ветхозаветной хронике, работает уже над историей своего времени в своей среде и здесь добивается рациональной ясности; каузальность четко выверя­ется на небольшом пространстве. Этот контраст работает на полноту ощущения истории.

6.12.1983. На семинаре Ивана Дмитриевича Рожанского и Аве­ринцева в Институте истории СССР говорит Шичалин. Всё ли ска­зал Платон в своих диалогах? не прав ли Кремер, который, читая диалоги, чувствует себя одураченным, потому что за ними прячется вся невидимая громада айсберга? Или aypoKpoi crovowiai были про­сто техническим обозначением вечерних занятий, когда запись не велась из-за темноты? Как всегда, Шичалин говорил умно и с мас­сой материала. Прошло время закрытия гардероба. Лучше объявить перерыв, сказал Аверинцев, чтобы забота о гиматиях не мешала во­просам. Все снова собрались. Аверинцев руками приглашает к во­просам. Никто? Тогда я задам первый и самый глупый вопрос: ну и что, если aypacpa велись ночью? в каких контекстах эти aypacpa появляются? какие мы имеем зацепки для этого словосочетания? Шичалин цитирует Альбина и Симпликия. Аверинцев: «Я сунулся со своим вопросом, чтобы подать дурной пример в надежде, что дур­ные примеры заразительны». Говорили Ахутин, Пиама, Рожанский, Визгин; блестяще отвечал Шичалин. «Время вспомнить о нашем телесном составе, — сказал под конец Аверинцев, — и обратиться, к сожалению, к жизненным необходимостям, но всё-таки, не правда ли, сегодня здесь было хорошо.» «Правда, что было хорошо?» спро­сил он меня потом.

12.12.1983. Чествование 90-летия Лосева в Ленинском педаго­гическом институте. Аверинцев и Михайлов сидят прямо напротив А.Ф. в первом ряду. Михайлова я видел утром; в 3-м зале Ленинки, загораживаясь, он читал готику и записывал меленьким изящным