Иван Бунин - Инония и Китеж

«Красота, прекрасное, как справедливо сказал о Толстом Вл. С. Соловьев, была для него дорога и священна, как от­блеск вечной Истины и Любви», как нечто, идущее из само­бытного мира вечных идей или первообразов. «Божество, говорит Соловьев, обладает полнотой совершенства. Человек, совершенствуясь, достигает его. Человек есть самостоятель­ная особь и кроме того часть всемирного целого. И он должен совершенствовать и самого себя,— личной любовью,— и со­действовать совершенству целого,— патриотизмом, чувством солидарности с целым... В поэзии Толстого мотивы любви и патриотизма наиболее характерны... Патриотизм есть жела­ние блага целому — народу, государству, отечеству... Но в чем именно благо отечества? Сам по себе патриотизм может быть источником и добра, и зла... Нужно еще патриотическое сознание, различающее истинное благо отечества от ложного. И та степень патриотического сознания, которая была у А. К. Толстого, до сих пор остается высшей ... Со всей живо­стью поэтического представления и со всей энергией борца за идею Толстой славил свой идеал истинно русской, евро­пейской и христианской монархии и громил ненавистный ему кошмар азиатского деспотизма... Начало истинного на­ционального строя он находил в киевской эпохе нашей ис­тории...

Он мерил благо отечества высшей мерой. И он не оши­бался: нам нужно развитие тех христианских истинно-национальных начал, что было обещано светлыми явлениями Киевской Руси...»

Гр. А. К. Толстой есть один из самых замечательных русских людей и писателей, еще и доселе недостаточно оцененный, недостаточно понятый и уже забываемый. А ведь меж тем ценить, понимать и помнить подобных ему надо в наши дни особенно. Ведь существование нации определяется все-таки не материальным (так что восхищаться, например, тем, что Россия «будет мужицкой», по меньшей мере стран­но). Россия и русское слово (как проявление ее души, ее нравственного строя) есть нечто нераздельное. И не знаме­нательно ли, что нынешнему падению России, социальному, политическому и всякому прочему, не только сопутствует, но задолго предшествовал упадок ее литературы, когда всякое непотребство стало называться дерзанием, а глупость и ис­теричность — священным безумием, когда всяческий рас­пад, то есть нечто совершенно противоположное искусст­ву,— сцеплению, устроению,— и всяческие «искания» (то есть как раз то, что не есть искусство и что художник должен скрывать в своей мастерской) были столь бесстыдно прославлены самими же представителями всего этого, не менее бесстыдно, чем славит себя теперь большевизм, являя таким образом одну из самых характерных черт дикарства, необыкновенно хвастливого, как известно?

Теперь «новое» искусство сменилось новейшим. Вот «поэты-пролетарии»:

Вот «футуристы»:

Вот какие-то «супрематисты»:

Вот «имажинист», сам себя рекомендующий:

И вот, наконец, опять «крестьянин» Есенин, чадо будто бы самой подлинной Руси, вирши которого, по уверению неко­торых критиков, совсем будто бы «хлыстовские» и вместе с тем «скифские» (вероятно потому, что в них опять действуют ноги, ничуть, впрочем, не свидетельствующие о новой эре, а только напоминающие очень старую пословицу о свинье, по саженной за стол):

И когда говорят: стоит ли обращать внимание на эту «рожу», на это «миссианство», столь небогатое в своей изо­бретательности, знакомое России и прежде по базарным отхожим местам? Увы, приходится. И тем более приходится, что ведь, повторяю, некоторые пресерьезно доказывают, что именно из этих мест и воссияет свет, Инония.

Инония эта уже не совсем нова. Обещали ее и старшие братья Есениных, их предшественники, которые, при всем своем видимом многообразии, тоже носили на себе печать в сущности единую. Ведь уж давно славили «безумство храб­рых» (то есть золоторотцев) и над «каретой прошлого» издевались. Ведь Пушкины были атакованы еще в 1906 году в газете Ленина «Борьба», когда Горький называл «меща­нами» всех величайших русских писателей. Ведь Белый с са­мого начала большевизма кричит: «Россия, Россия — Мис­сия!» Ведь блоковские стишки: