Тамара Леонтьева - Лихачев

Снабженцы смеялись, возражали:

— Разве десять лет назад перед заводом стояли такие трудности. И сравнить нельзя.

Следовало согласиться, что к 1941 году, когда Лихачев вернулся на завод, перед коллективом возникли новые замыслы, новые трудности и новые препятствия.

Но большинство из этих мирных трудностей и препятствий так и не суждено было никому преодолеть.

Началась Великая Отечественная война.

Война для Лихачева и для его семьи так же, как для миллионов советских людей, началась внезапно, как снег на голову.

Хотя 22 июня 1941 года в воскресенье в 4 часа утра немцы перешли границу и бомбардировали Киев, Житомир и Севастополь, Москва еще ничего об этом не знала.

Многие люди всего лишь накануне, в субботу, делали глупости с военной точки зрения. Они покупали билеты в театр, путевки на курорт, ненужные безделушки, праздновали дни рождения, пили, пели старые, мирные песни.

Иван Алексеевич в субботний вечер, как обычно, поехал на дачу.

Этим летом семья Лихачевых жила на даче близ деревни Александровка на Волоколамском шоссе. Здесь было тихо, спокойно, лениво. Шуршали над головой вековые, еще екатерининских времен, липы. Приезжаешь и словно проваливаешься в зеленую непроглядь. Все отступает от тебя.

Здесь с конца апреля жили мать и жена, дочь Валя и ее дочка Наташа — внучка Ивана Алексеевича. Радио не включали. На даче этой было совсем не так, как в шумном Серебряном бору, где наверняка можно было узнать о начале войны, даже не включая радио. В Александровке никто ничего не знал, по крайней мере, до того времени, когда в воскресенье после обеда примчался шофер Лихачева и рассказал о речи Молотова.

В город поехали немедленно.

Жизнь Москвы ничем пока не была нарушена. Будто сообщение о войне еще не дошло до сознания большинства. Верней, в сознании еще не возникла мысль об ужасах войны, о возможной потере близких, а если эта страшная мысль и возникла, то пока вчуже, будто бы никого из советских людей она не касалась и не могла коснуться.

Сразу же после воскресной речи Молотова на некоторых предприятиях прошли митинги и одновременно в райвоенкоматах уже появились заявления от добровольцев. На улицах вплоть до поздней ночи толпились люди. В сберкассах и магазинах стояли очереди.

Когда Лихачев приехал на завод, то заводской двор и примыкающие к нему улицы были переполнены.

Люди спешили на завод со всех сторон. Пусть не в свою смену, по каждый стремился в такую минуту быть поближе к родному коллективу.

— Что будет? — спрашивали жены и матери.

— Что другим, то и нам, — отвечали им мужчины. Примерно так ответил и Лихачев своей матери.

Обнимая ее, он остановился на минуту в передней возле вешалки, будто хотел еще что-то сказать, но ничего не сказал, тяжело вздохнул и захлопнул за собой дверь.

В заводоуправлении его ждали.

Наконец по радио передали, что Указом Президиума Верховного Совета СССР Москва объявлена на военном положении. Был передан также приказ о противовоздушной обороне.

Согласно этому приказу Лихачев должен был полностью затемнить весь завод, закрасить или зашторить более 100 тысяч квадратных метров оконных стекол, установить светомаскировку транспорта, организовать дежурство у всех выключателей наружного и внутреннего освещения, обучить рабочих элементарным правилам борьбы с зажигательными бомбами.

Было уже известно, что при угрозе воздушного нападения начальник МПВО комбриг Фролов объявит в Москве и в Московской области «угрожаемое положение».

Угрожаемое положение! Угроза!.. Как это прозвучало…

Едва переступив порог своего кабинета, Лихачев вскрыл пакет с «мобилизационным планом».

С этого момента началась его особая жизнь, которая продолжалась во все годы войны, когда каждый год справедливо считался за два.

24 июня в 3 часа утра Лихачев проснулся от странных звуков, точно кто-то непрерывно хлопал дверью внизу в подъезде. Жена уже стояла у окна, накинув халат, и была очень бледна.

Окна квартиры Лихачева выходили на улицу Горького, и с балкона можно было увидеть, как дворники в белых фартуках, собравшись группами, смотрят вверх и прислушиваются. В утреннем чистом небе ничего не было видно, и только потом, справа он увидел несколько маленьких облачков. Освещенные восходившим солнцем, они были похожи на созвездие.

Несколько раз блеснул далекий огонь трассирующих снарядов. Что-то необычное было в непривычном стрекотании зениток и далеких разрывах. Глухие и далекие, они выбивали из обычной мирной колеи, полной знакомых и милых звуков города — звонков трамвая, гудков автомобиля, детских голосов.