Самуил Алёшин - Воспоминания Встречи на грешной земле

Николай Иванович так и не женился на Жювэ. Раз в неделю поздно вечером он уходил из дома и приходил лишь под утро. Все знали, что он проводит эту ночь с Жювэ. При встрече, однако, он никогда с ней не здоровался и не разговаривал, как будто они были незнакомы.

Жювэ обычно поглядывала на него при этом, но он проходил мимо, глядя поверх ее головы, и она семенила дальше с какой-то жалкой улыбкой.

Спустя много лет после своего первого приезда, Яков Иванович вновь приехал погостить. С ним были полная жена и высокий мальчик. Сам Яков Иванович тоже пополнел и отпустил небольшую бородку клинышком. Он уже не смеялся, не шутил, и звонки его были неряшливые и неуверенные.

Николай Иванович встретил брата приветливо, но, странное дело, они никогда не встречались взглядом.

Яков Иванович побыл несколько дней и вместе с семьей уехал. Больше он не приезжал.

Вскоре после этого женился Александр Иванович. Он, как и остальные братья, был рослым, но худым и болезненным. Его жена, Мария Филипповна, так же была худа, болезненна и среднего росточка. И Надя, и Коля весили при рождении всего фунтов по пять. Однако родителям удалось их выходить.

Но затем Александр Иванович серьезно заболел — у него начался рак пищевода. Он перестал ходить на службу, получил третью степень инвалидности и стал усиленно заниматься фотографией, чтобы хоть как-то прокормить семью. Кожа его пожелтела, щеки ввалились, он весь высох и при ходьбе волочил ноги. Вместо прежнего сильного баритона у него появился тонкий, писклявый голос, как у Петрушки. Есть ему можно было только так: разжевав пищу, он затем через воронку, вставленную в фистулу, ее глотал. Зрелище было настолько удручающим, что во время еды не только дети, но и Мария Филипповна уходили из комнаты в кухню.

Все свободное от службы время Мария Филипповна стала проводить на кухне. Ей приходилось много готовить специально для мужа и стирать его чрезвычайно запачканное белье. Но все это она выполняла стойко и безропотно, только вся съежилась.

Александр Иванович понимал, что стал в тягость семье и сначала с горечью, а потом уже с ехидством заводил разговор об этом.

— Ведь вот же, — сипло пищал он, вызывающе поглядывая на жену, — тоже живу, жизнь называется. Что

ты, Маруся, скажешь? А ведь я так, наверное, долго протяну, что смотришь? Испугалась? Ну, ничего, ладно, сдохну скоро.

На детей он теперь глядеть не мог и не выносил ни малейшего шума. Они стали проводить время в коридоре. Во время игры старшая Надя неизменно надувала Колю.

Ма-а-а... — захлебывался Коля, начиная реветь, — Надька у меня взяла ку-у-э-э...

Что взяла?

Ку-ук-а-а-а...

Надежда! Ты что взяла у Коли?

Мамочка, я не взяла, — начинала хитрить Надя. — Я выменяла.

— Ох, опять выменяла. Уж я знаю твои мены. Ты что у него взяла?

Мы поменялись. Он мне дал куклу, а я ему саблю.

Что это еще за сабля? А ну, Коля, покажи. Коля, вспыхивая и давясь, протягивает кусок палки.

Ну, Надя, как же тебе не стыдно? Какая же это сабля? Отдай сейчас же Коле куклу. Хватит с тебя одной.

Детям очень хочется пошуметь, но они боятся отца и поэтому когда танцуют в коридоре, то на цыпочках, а когда строят друг другу рожи и смеются, то зажимают себе рты и испуганно таращат глаза, замерев на месте.

Иногда они ходят по коридору, взявшись за руки, и тихо разговаривают, зеленовато-бледные, как маленькие трупики.

Александр Иванович болел долго и мучительно. Иногда ему становилось легче, и тогда он подходил к телефону позвонить бывшим сослуживцам.

Это я, — сипел он. — Не узнали? Александр Иванович. Слышите, голос какой? Как крыса, все одно. Немудрено не узнать. Сам себя не узнаю. Вот, все еще не помер. Сам удивляюсь. Уж все, кто со мной начинал лечиться, давно померли, а я все тяну. Как здоровье? Да все, знаете, хуже и хуже. Вот, еле телефонную трубку держу. Потеха... Ну как на службе? Что Илларионов? О! Вот как. Ну, этот пойдет в гору. Чего ж ему — здоровый человек...

Умирал он мучительно и перед смертью требовал лекарств.

Неужели так и помру? — удивленно сипел он, поводя глазами. — Ффух ты, батюшки... Вот не повезло...

Потом вдруг приподнялся и сказал: — Дайте лекарство... Скорей... Может, выживу еще... — И мертвый упал набок.

Ни дети, ни Мария Филипповна не плакали подле его тела. Дети с ужасом и любопытством глядели на труп отца. Да и взрослым казалось невероятным, что в таком теле незадолго до того была жизнь, так он был неправдоподобно худ.

Похороны Александра Ивановича прошли незаметно. И больше о нем не говорили. Лишь спустя несколько дней, Коля, играя на полу, вдруг тихо спросил: