Array Коллектив авторов - Воспоминания о Корнее Чуковском

Я шел по улицам этого нового Петрограда, настороженного и прихмуренного, к Корнею Ивановичу Чуковскому, и в моем заиндевевшем, портфеле лежали поэмы и стихотворения Н. А. Некрасова.

Наркомпрос спешно, срочно приступал к выпуску произведений русских классиков — и в числе первых, конечно, Некрасова. Условия печатания были горестные — чрезвычайная типографская разруха, тлеющая тонкая разноцветная бумага, годная разве только на то, чтобы свернуть цигарку… Но ждать лучших времен и лучшей бумаги было просто некогда — книги оказывались столь же необходимыми народу и революции, как хлеб и снаряды.

Шли миллионы новых читателей, и надо было удовлетворить их требования. Рождалась новая культура — не для кучки «избранных», а для всего народа. Неграмотность ликвидировалась бешеными темпами. Тяга к знаниям была ненасытной. Наконец-то рухнули всякие загородки и заслоны, и народ всей массой ринулся к науке, литературе, искусству с такой жадной силой, какая бесконечно радовала людей, подобных Корнею Ивановичу Чуковскому. Наконец-то исполнялась мечта лучших людей России, и можно было как следует поработать для всех алчущих и жаждущих. Корней Иванович очень любил работать, человек он был деятельный, ленивых презирал.

Таланты К. И. Чуковского развернулись в ту пору во всю свою мощь. Он готовил к изданию обновленные, освобожденные от цензурных тисков тексты Некрасова, он редактировал, составлял примечания, писал вступительные статьи и просто статьи, готовил книгу о Некрасове, работы о своих современниках Маяковском, Блоке, Ахматовой, читал лекции на курсах Балтфлота… Повсюду открывались курсы, их порождал напор рванувшихся к знаниям масс, люди с винтовками в руках, с маузерами и наганами у пояса стремились как можно скорей приобщиться к культуре. На таких курсах Корней Иванович был одним из самых неутомимых лекторов.

Он продолжал также свою работу как блестящий переводчик с английского, которым он владел виртуозно, он дал нашим читателям, например, такого «трудного» для перевода поэта, как Уитмен. И, конечно, он был уже в те первые годы известен и любим как детский писатель. Его «Крокодил» был написан и опубликован в журнале в канун революции, а отдельным изданием вышел уже в Издательстве Петроградского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов.

Чуковский стал одним из ближайших соратников Горького в культурных предприятиях, которые Алексей Максимович организовывал и возглавлял в те годы. В издательстве «Всемирная литература» он был одним из самых деятельных членов коллегии. Он руководил многими работами в основанном в конце 1919 года Доме искусств. Во все эти и другие дела он вкладывал всю свою душу, он работал с каким-то неиссякаемым, неистощимым, неистовым энтузиазмом. Поистине он явился одним из примечательнейших деятелей культуры с первых же лет революции. Сразу он стал как-то всем виден, всем известен.

Я-то давно был покорен им, мне было лет шесть, когда у нас дома появился высокий, длиннорукий, длинноногий, черноусый человек. Усы у него под большим носом были короткие и очень черные.

Незнакомец, увидев меня, состроил удивительно внимательное лицо, потом в быстрые секунды лицо его переменило несколько самых разных выражений радостное, сердитое, изумленное, огорченное, восторженное, бесстрастно-спокойное, очень вежливое… Затем он взял меня за руку, мы вошли из прихожей в комнату, и он тотчас же перепрыгнул через стоявший там стул, после чего поднял стул за ножку, подбросил его, поймал, поставил на место. Наверное, это был не первый его визит к моему отцу. Наверное, когда он играл со мной в тот день, то присутствовал при этом и отец, и еще кто-нибудь. Но я никого не помню в те минуты, кроме него, и для меня это была первая встреча. Все происходило как бы один на один. Я был покорен навеки не просто «фокусами», нет, а чем-то, что было за ними и что именуется обаянием.

Потом, когда я уже ходил в приготовительный класс гимназии, в нашей квартире вдруг (для меня, конечно, вдруг) появились замечательные журналы с очень яркими рисунками, которые назывались карикатурами. Создателем одного из журналов, называвшегося «Сигнал», был и даже печатал там свои стихи мой таинственный черноусый незнакомец (впрочем, я уже знал и запомнил его имя, отчество и фамилию). Я приписывал Корнею Чуковскому все, что мне нравилось в этих журналах, потому что детская любовь беспредельна и не считается с истиной.

Я не могу быть уверен в точности некоторых фактов того времени, которые всплывают в памяти, ибо, может быть, детское воображение, питаемое пристрастием, создало их в то давние времена, а память закрепила как случившиеся в действительности. Но вот воспоминание воскрешает какой-то тревожный день, когда Корней Иванович заперся у нас в ван ной и вышел оттуда преображенный, не похожий на себя. Должно быть, это сочинилось. Должно быть, так трансформировался у меня чей-то рассказ о том, что Чуковский скрывается от полиции, что полиция ищет его, гоняется за ним. А что такое полиция, это я знал. Однажды целый день в кухне сидел городовой, никого не выпуская из дому, а в прихожей сидел другой «служивый» из полиции. Это не фантазия. Тот мордастый, который сторожил на кухне, когда я вбежал за какой-то надобностью, вынул наполовину шашку из ножен и предупредил: