Array Коллектив авторов - Воспоминания о Корнее Чуковском

Как хорошо, что Вы есть!..»

К письму приложены мастерски снятые зимние пейзажи.

Многие немолодые почитатели благодарят за стихотворение, а одна из корреспонденток, персональная пенсионерка Мария Николаевна Кульман, просит писателя выпустить «сборник стихов для стареньких».

— Что же это, выходит, мне в восемьдесят пять лет надо начинать новый стихотворный жанр? — вопрошает Чуковский. — Но как-то неловко считаться стариком, я еще подожду…

Перебирая детские письма и рисунки, Корней Иванович показывает мне картинку: в тележку запряжен бородатый козел со странными рогами.

— Непонятно? А к этому рисунку приложено поразительное письмо: «У меня есть зайка из резины и козел. Я козлу обрезал рога, и теперь он осел за длинные уши. Он мне возит тележку».

Продолжая и тут оставаться исследователем, Корней Иванович замечает:

— Очень хорошо, но, к сожалению, многие дети пишут так, как им взрослые говорят. От этого и веселого маловато.

Конечно, помимо нашей почты Чуковский получил великое множество поздравлений. Ими были завалены столы и стулья.

Теперь уже я роюсь в этих кипах. Писатели, академики, композиторы, коллективы заводов и фабрик, моряки… Много стихотворных приветствий.

Есть такие строки:

— Какая прелесть! — вдруг восклицает Чуковский, отрываясь от пачки писем. — Послушайте.

«Пишет Вам незнакомая старуха 79 лет, которая была Вашей поклонницей с 1907 года, тогда еще в Петербурге. Увидела Вас я в литературном обществе и пленилась Вами просто как молодым человеком. Вы мне казались красавцем. Никогда Вы даже не взглянули в мою сторону, хотя я старалась занять место недалеко от Вас.

Только когда несколько лет назад уже здесь, в Москве, увидела Вас по телевизору, очень удивилась, что Вы далеко не красавец…»

Корней Иванович читает с нескрываемым удовольствием и удивительным лукавством.

— Это дивное поздравительное письмо, — дивное по своей оригинальности.

— Надеюсь, оно вас не обескуражило? — все же спросил я.

— Напротив, я только думаю: боже мой, почему шестьдесят лет назад я не взглянул в ту сторону? Восемьдесят пять лет, конечно, это возраст серьезный, но меня всегда удивляло, почему его считают таким неинтересным и скучным. В самом деле, представьте себе, что Пушкин изображал бы Онегина восьмидесятипятилетним героем, а Татьяне дал бы лет семьдесят девять или даже семьдесят пять. Никто даже не стал бы читать этот роман. Ромео и Джульетта, Отелло и Дездемона, герои современных трагедий, поэм и романов все они оказываются гораздо моложе, чем я. Старикам во всех романах отводится место где-то на периферии, они где-то в тени, где-то в отдалении от центрального действия. Я могу вспомнить только единственного своего сверстника — короля Лира, — да и тот был гораздо моложе меня. Итак, да здравствуют старики и старухи, им мой особый привет…

В конце беседы, праздничной, но весьма непринужденной, Чуковский сделал паузу, с лица сошла улыбка. Неожиданно я увидел — волнуется Корней Иванович, микрофон перестал быть технической деталью, стал одушевленным — так смотрел писатель в его сетчатый глаз.

Я тоже молчал. Бывают минуты, когда нельзя вторгаться во внутренний мир собеседника.

— Спасибо, всем спасибо, — заговорил Чуковский. — Конечно, я очень горжусь теми драгоценными приветами, которые прислали мне именитые люди, прославленные нашим народом, — академики, поэты, композиторы, писатели, здесь для меня радость и высокая честь. Но больше всего доставили мне счастье приветствия от незнакомых людей, которых я никогда не видал и едва ли увижу, от читателей, которые обласкали меня своей щедрой, великодушной и, право же, незаслуженной мною любовью. Если бы я сделал в литературе в десять раз больше, я и тогда не имел бы ни малейшего права притязать на такую порывистую, хлынувшую из самого сердца, нежную, пылкую и главное совершенно бескорыстную любовь.

Того, что случилось сейчас, я никогда, никак, ни в какой мере, не предполагал. Я счастлив действительно тем, что люди нисколько не официальные, люди труда, с такой сердечностью отнеслись ко мне, хотя это не было какое-то официальное мое торжество. Я почувствовал такую связь с народом, которая действительно выпадает на долю немногих.

За своими писаниями я признаю единственное доброе качество искренность. Я часто писал неумело, но лживо никогда не писал. И вот я думаю, что читатель именно этого требует от своих литераторов: правды. Он простит литератору любые грехи, как прощает их мне, если писатель не плутует.