Array Коллектив авторов - Воспоминания о Корнее Чуковском

Речь идет об альманахе московских писателей, первую книжку которого мы тогда собирали. «Статейка» — опубликованные там воспоминания Корнея Чуковского о Блоке, — я только что с удовольствием перечитала их. А его «мучит сознание, что мог бы написать эту статейку умнее, душевнее — лучше. Писать о Блоке второпях, между делом — грешно и бесстыдно». Это звучит как девиз.

Летом 1956 года Чуковский передал редколлегии альманаха рукопись своего «Чехова»… Помню, как я увлечение читала эту талантливую вещь и, дочитав, не имея возможности сразу связаться с Корнеем Ивановичем — у него на даче еще не было телефона, — попросту побежала к нему. Был ранний вечер, уже смеркалось, я знала, что Корней Иванович рано ложится и не любит поздних гостей, но я знала также, что он будет рад поскорей узнать, как мне понравился «Чехов». В его неизменном нетерпении побыстрее узнать, как воспринял человек его труд, тоже было нечто молодое, истинно писательское.

Мы решили открывать «Чеховым» третью книжку нашего альманаха — вторая была уже сдана в производство. Корней Иванович охотно согласился.

А дальше события стали развертываться так. Осенью 1956 года состоялось решение о создании журнала «Москва». В редколлегию нового журнала был включен и К. И. Чуковский. Первого апреля 1957 года Корнею Ивановичу исполнялось семьдесят пять лет, и ему хотелось, чтобы к этой дате непременно вышел «Чехов» — его новая последняя работа. Он вел себя крайне нервозно, писал главному редактору альманаха Казакевичу взволнованные письма, и наконец нам стало известно, что он передал рукопись «Чехова» в журнал «Москва».

По поручению редколлегии я написала Корнею Ивановичу довольно решительное письмо. И вот ответ, который принесли мне от него через два дня.

«7 января 57.

Дорогая Маргарита Иосифовна. Я страшно жалею, что необдуманно, по какому-то внезапному порыву передал свою статейку в другое издание. Все произошло оттого, что в производственном отделе мне сказали, будто материал „3-го Альманаха“ еще не поступал в типографию…

Едва я вышел из Гослита, я опомнился и стал просить редакцию „Москвы“ вернуть мне мою статейку. Редакция „Москвы“ оскорбилась и заявила, что статьи не отдаст, что у меня уже нет никакого права на нее и т. д…

Мне очень больно, что со статьей о Чехове я поступил не по-чеховски. Знаю, сколько сердца (и труда) Вы отдали этой злополучной статье, и могу оправдаться только той болью, которую испытываю теперь.

Надо ли говорить, сколь горько и обидно все это было для нас. Корней Иванович сам признал, что поступил «не по-чеховски», и поэтому мне уж не хочется называть поступок Чуковского коварством, вероломством или хотя бы суетностью, даже при том условии, что я вовсе не хочу писать Корнея Ивановича эдаким добрым дедушкой.

Мы долго не встречались, и я очень ощущала отсутствие общения с Корнеем Ивановичем, — я успела привыкнуть за три предшествующих года видаться с ним часто и уже испытывала в этом острую необходимость. Мы встретились вновь случайно, на улице в Переделкине. Корней Иванович всем видом, как только мог, старался дать понять, что он мне по-прежнему друг. И я охотно, с радостью поверила ему. Возобновились наши встречи, наши долгие прогулки. Возобновилась наша дружба. И мы никогда не вспоминали об истории с «Чеховым», словно бы ее и не было. С тех пор наши отношения неизменно оставались самыми добрыми. И кто знает, может быть, дружеские отношения, прошедшие через испытания и разочарования, освобожденные от иллюзий и обольщений, надежнее и основательнее?

На Втором съезде писателей, в Колонном зале, мне вдруг передали по рядам пакет от Корнея Ивановича. В пакете были страница из «Чукоккалы» и записка, в которой Корней Иванович просил меня что-нибудь туда написать. Я призадумалась, огляделась… Вблизи от меня сидела Вера Михайловна Инбер, явно утомленная длинными докладами… И я написала:

Я предложила Вере Михайловне подписать этот экспромт вместе со мной, но она отказалась. Вложив страницу в конверт, я отправила ее Корнею Ивановичу, кивавшему мне откуда-то из передних рядов. Отправила и думать забыла. А в перерыве, где-то в кулуарах, на меня буквально налетел Корней Иванович с объятиями и поцелуями, во весь голос, с чувством и пафосом декламируя: «На Втором на Всесоюзном съезде с Верой Инбер мы сидели вместе…» Чудесно! Прелестно! — вопил он. — Нет, вы только послушайте! — обращался он к окружающим и снова и снова декламировал все те же строки, чем-то вдруг ему полюбившиеся. Я едва от него отбилась.