Феликс Чуев - Солдаты Империи. Беседы. Воспоминания. Документы.

Громов не только вызывал зависть тем, что дотянуться до его летного мастерства было невозможно, но и раздражал многих. Представьте авиационного генерала, который ездил в части и к начальству не на машине, а на коне- четкий, аккуратный, начищенный… («На машине я застряну, а на лошади всюду проеду.»)

«Передо мною был принц Уэльский!» – вспоминала о фронтовом Громове одна известная актриса.

Командующий воздушной армией С. И. Руденко требовал от командиров дивизий каждый день приезжать к нему на доклад. Громов послал вместо себя начальника штаба.

– А где командир дивизии? – спросил Руденко.

– Спит, просил не будить.

Руденко приказал разбудить Громова и доложил Сталину.

– Ну и что, разбудили? – живо поинтересовался Сталин. По его тону Руденко быстро сообразил, что с Громовым связываться не стоит.

…К концу войны Громова повысили в звании и назначили на высокую, но не слишком весомую должность…

В одном из моих стихотворений об этом человеке есть строки:

Громов был СО всеми на «вы» и, прежде всего, с самолетом. Чемпион страны по штанге в двадцатые годы. Как много дала природа этому человеку, а, верней, сколь многого он добился сам! Друзья называли его «Слон», а точнее – «Слонни». «Знаете, Слонни…» – обращались к нему. «Слонни» многое объясняет.

«Чкалова любили, у Громова учились»,- сказал мне Герой Советского Союза Марк Галлай. А я вспомнил двух хоккеистов, не знаю, кто из них был выше по таланту – Валерий Харламов или Александр Якушев, – но оба были великими на льду. Однако больше любили Харламова – маленький, юркий… И погиб рано…

И Чкалов погиб молодым.

Я написал стихотворение «Два пилота».

Мне передали, что, когда это стихотворение прочитал старший из Коккинаки, Владимир Константинович, дважды Герой, он сказал:

– Я бы эти стихи положил в личное дело и Чкалову, и Громову.

Нина Георгиевна зовет нас на кухню обедать. А мы с Михаилом Михайловичем одолели уже бутылочку армянского под лимончик да апельсинчик. Замечу, что Громов, видимо, относился к тому меньшинству русских людей, кому выпитое спиртное не мешает быть трезвым, обостряет мозг, делает мысли интереснее и мудрее. Таким свойством, помнится, обладал мой «крестный» в поэзии Ярослав Смеляков…

Нина Георгиевна оставила нас в кухне и куда-то ушла по своим делам, а Михаил Михайлович, сидя на табуретке, потянулся к холодильнику. У него болела нога, и он, придерживая ее, открыл холодильник со словами: «С женами нормально не пообедаешь!» – И достал 0,75 водки.

Осилили и этот «огнетушитель». И когда вернулась хозяйка, мы пели дуэтом хорошие русские песни. Затем стали укладывать спать Михаила Михайловича. С песней он и пошел от стола. Так мы отметили его 85-летний юбилей.

Жить ему оставалось меньше года. Сердце оказалось единственным мотором, с которым он не смог справиться.

…Хоронили его в «Татьянин день», 25 января 1985 года. Тепло, ноль градусов. С деревьев падал иней. На Новодевичьем кладбище возле старого крепкого дуба закопали Громова. Повесть о жизни, сказка о бессмертии.

Прохожу мимо знакомого подъезда «высотки» на площади Восстания, смотрю на неординарную мемориальную доску с бронзовым АНТ-25 и думаю: не сорвали бы, не украли бы… И что-то щемит во мне, когда читаю или слышу: «Летно-исследовательский институт имени Громова»…

Его дочь, Софья Михайловна, сказала мне на похоронах: «Я не могла его воспринимать только как отца. Прежде всего, это был Громов»….Я жил в двадцатом веке. Я знал Громова и видел в небе «кобру Пугачева» в исполнении самого Пугачева… Что будет через сто лет?