Николай Жевахов - Воспоминания. Том 2. Март 1917 – Январь 1920

И человек настолько свыкается со своим делом и своим земным настроением , что совершенно искренно не знает того, что делает не то, что нужно делать и не делает того, что нужно.

И пастырь Церкви, совершающий богослужение в храме по долгу своей службы, и министр, погруженный с раннего утра до поздней ночи в кабинетную работу, и писатель, пишущий о том, что нужно делать, но не делающий того, что советует своим читателям, и все прочие люди, связанные с тем или иным "делом", – все они сознают себя христианами и не спрашивают себя, почему же это "дело" не удовлетворяет их, почему они тяготятся им, почему оно радует только тех, кто несет его во имя свое, движимый личными, корыстными целями честолюбия и славолюбия, и является ярмом всех прочих, проникнутых стремлениями идейными, мыслями о неосуществимом "народном благе", почему это дело не только не приближает их к Богу, а как будто даже удаляет от Него, не согревает их сердца, не растворяет его небесными ощущениями, а нервирует и раздражает, почему так тяжело живется и дышится в этой жизни, такой серой и угрюмой, такой неинтересной и скучной?!

И хорошо, что не спрашивают, ибо ответ был бы ужасен и убил бы их.

Но есть люди, которые еще не успели обзавестись своей семьей, которые нигде не служат, никаких общественных обязанностей не несут и никакого "дела" еще не имеют, у которых есть время осмыслить свое отношение к окружающему и отношение окружающего к себе...

Эти люди – наша молодежь, одинокая и беспомощная, ищущая и порывистая...

Все мы были когда-то в ее положении и нам стоит только вспомнить наши собственные переживания и ощущения... К ним нужно отнести и тех людей, которые и в годы зрелости и старости сохранили идеалы молодости и являются поэтому еще большими мучениками и страдальцами, к ним нужно отнести и все наше монашество, порвавшее все связи с внешним миром и разрешившее свою душевную драму бегством из мира, какого не могли переделать, но с которым и не могли ужиться.

Было время, когда в годы нашей юности нетронутая грехом душа наша была связана крепкими нитями с Небом, чувствовала Бога и не только согревалась, но и светилась Его светом. И этот свет, точно сильный рефлектор, освещал всю грязь, всю нечисть, все пороки и преступления, как бы глубоко они ни прятались, в какую бы нарядную внешность ни наряжались, в каких бы невидимых щелях жизни ни укрывались...

И везде господствовала ложь. Говорилось одно, а делалось другое, учили вере, а сами ни во что не верили, учили добру, а делали зло, воспитывали и растили высокие понятия об Истине, Добре и Красоте, а сами точно умышленно убегали от правды и добра и красоты, какой не понимали и стремиться к которой не чувствовали потребности.

А юная, неиспорченная душа, с обостренным духовным зрением, ее природным свойством, все это подмечала, и авторитет ее руководителей и воспитателей, какими бы искусственными мерами ни поддерживался, все более падал. Она недоумевала, почему взрослые люди не верят тому, что она видит правду , что еще можно обмануть взрослого человека, привыкшего ко лжи, но обмануть детскую душу невозможно , ибо она, если и не увидит правды, то почувствует ее... Она не понимала, зачем и почему взрослые люди насилуют живущую в ней правду, умышленно толкают ее на ложь, на все, с чем она борется и чему противится, и заставляют ее подражать не тому хорошему, чем она жила и питалась, а тому дурному, чем они сами жили и от чего предостерегали словами, какие опровергали собственными делами и поступками.

И не растерявшая своих Божественных свойств, неспособная к компромиссам, с негодованием отвергающая соглашательство с неправдою, чуткая душа все более и более отдалялась от своих руководителей, переставая им верить, углубляясь в самое себя и... ограждала свою правду, свою чистоту... ложью, скрывая от окружающих свою внутреннюю жизнь, свое настроение. О как ужасно было для нее это первое соприкосновение с ложью, как нестерпимо было скрывать свои наблюдения и ощущения... Точно вор, она скрывала свои ощущения, от Бога полученные, боясь, чтобы их не расхитили; точно одинокий странник, без роду и племени, блуждала она в мире, не зная, куда идти и где найти того, кто бы не высмеял ее, кто бы не надругался над ее сокровищами, имевшими высокую небесную ценность, но никакой стоимости на земле, где побеждали натиск и злоба, ложь и пороки, но где никому не были нужны ни кротость и смирение, ни правда и любовь, ни все то, с чем она родилась и что так берегла.