Array Array - Шашки наголо! Воспоминание кавалериста

— Ты что, лейтенант?

— Так, ничего! Пою!

— А я думаю, что это с нашим лейтенантом. Не то зовет, не то поет! А ты, оказывается, поешь. Это хорошо! Поем, поем, да где–то сядем? — и с этими словами он возвратился на свое место.

Несмотря на все мои замечания, бойцы и сержанты называли меня лейтенантом, а не младшим лейтенантом. Так было проще, да и звание лейтенанта было уже не за горами.

Полк стремительно продвигался вперед. Не было времени на отдых для бойцов и коней. Коней поили и кормили на ходу, используя для этого скупые минуты простоя колонны. Как только эскадрон попадал в место, где была вода, бойцы, схватив брезентовые ведра, бежали к воде и поили коней. Напоив коней за два–три захода, вешали на головы коней торбы с овсом и с тревогой вслушивались в команды командиров. Команда «Прямо!» как ветром сдувала брезентовые ведра и торбы с голов коней, и колонна сразу возобновляла марш.

Неожиданно кончился лес, и эскадроны вы рвались на открытое поле, сев на хвост крупному немецкому обозу. В нем немцы увозили награбленное имущество, а также продовольствие и обмундирование со своих армейских складов. Ездовые и немецкая охрана разбежались, оставив обоз на дороге:

И в этот момент впереди в воздухе появились «мессеры». Они стремительно налетели на нас со стороны солнца. Летели строгими звеньями, быстро приближаясь к нашей колонне. Только когда «мессеры» один за другим начали пикировать на нас, прозвучала команда «воздух!» и эскадрон повзводно рассыпался по правую и левую сторону от большака. Мы с орудием галопом направились к небольшому хуторку, густо заросшему кустами акации. Подпрыгивая на картофельном поле, орудие и боевые брички неслись к укрытию. Но добраться до хутора удалось только орудию, боевые брички застряли на грядках, когда «мессеры» начали поливать нас из пулеметов. Пули зашелестели по картофельной ботве. Две лошади были ранены, и их пришлось пристрелить. Кое–как загнав орудие под яблони, я направился к бричкам, но пробежав несколько метров, запутался ногами в картофельной ботве и с размаху упал между грядок. «Мессеры» утюжили нас до наступления темноты. Одно звено сменяло другое, не давая нам ни минуты передышки и возможности сменить позицию. Лежа на спине, я сквозь листья картофеля видел не только пикирующие самолеты, но и лица пилотов.

С самого начала войны я не переносил свиста пуль. Трудно было мне привыкнуть не кланяться им. Если пуля просвистела, значит, она не твоя, она пролетела мимо и нечего ей кланяться — так учили меня бывалые бойцы. Несмотря на это, я не мог побороть в себе эту привычку и хоть изредка, но кланялся злодейке. К минам, снарядам, бомбам я как–то привык уже в блокадном Ленинграде, а затем во время службы в артиллерийских подразделениях. Но к пулям, особенно летящим с неба, мне привыкнуть было невозможно. Время от времени в голове появлялась мысль, что вот со следующего захода «мессер» пригвоздит навечно к любимой матушке–земле.

С наступлением темноты «мессеры» оставили нас в покое. Оказалось, что у немцев рядом был аэродром, поэтому они могли, сменяя друг друга, постоянно штурмовать нашу колонну на протяжении 3–4 часов. Несмотря на беспрерывные атаки с воздуха, потери у меня были незначительные: во взводе я потерял трех коней, два бойца были легко ранены. Пополнив упряжку боевой брички новыми конями и, разместив орудие с расчетом на короткий отдых, я пошел искать орудие гвардии сержанта Петренко. 4–й эскадрон, который сопровождал Петренко, успел достичь опушки леса и скрылся там до налета «мессеров». В лесу было сложно ориентироваться, было темно, но лес был полон наших бойцов, которые показали мне дорогу.

Орудие Петренко разместилось у крыльца дома лесника. Возле небольшого костра сидели бойцы и на большой сковороде жарили яичницу–глазунью. На перилах крыльца, как на буфетной стойке, стояли бутылки разных калибров с красивыми этикетками. Орудийный расчет уже поужинал, и теперь ужин завершали ездовые. Заметив меня, сержант подал команду:

— Встать! Смирно!

Я остановил его, предложив продолжить ужин и доложить обстановку. Доклад был коротким.

«Эскадрон, захватив большой обоз, натолкнулся на крупные силы немцев, завязав бой, перешел к обороне. Часть обоза осталась на нейтральной территории. Орудие на линии обороны в тридцати метрах отсюда. У орудия ведут наблюдение два бойца, остальные — на отдыхе. Прошу, товарищ гвардии лейтенант, отведать нашей глазуньи. Есть и чем горло промочить», — закончил свой рапорт Петренко. Проголодался я изрядно и, наскоро помыв руки каким–то французским вином, так как воды поблизости не было, стал с аппетитом поглощать яичницу. За счет трофеев расчет пополнился не только провизией, но и прибарахлился шелковым бельем, сапогами и тканью на портянки и на попоны для лошадей. Разглядывая мои потрепанные в походах кирзовые сапоги, Петренко предложил тотчас же заменить их на хромовые. Да и белье было бы гигиеничнее заменить, уже не говоря о портянках, от которых осталось одно название. С таким предложением нельзя было не согласиться. Перебрав несколько пар хромовых офицерских сапог, дудочкой, которые никак не налезали на ногу из–за малого подъема, я все же нашел одну пару, которая больше других походила на наши русские сапоги, и с большим трудом натянул их себе на ноги. Солдатские, немецкие сапоги были неудобны как кавалеристам, так и нашей пехоте из–за широких голенищ. Широкие и невысокие голенища мешали всаднику при езде, а пехоте — при переползании по–пластунски.