Ги Бретон: Лукавые истории из жизни знаменитых людей

Чтобы изобразить политических деятелей, он шел в Палату пэров, взяв с собой глину, и там лепил маленькие бюстики, с которых потом и рисовал карикатуры.

* * *

Домье редко сам придумывал сюжеты для своих карика­тур. Каждый вечер подвыпившие редакторы подбрасывали ему идейки, которые он послушно и мастерски воплощал в жизнь... И вряд ли этот мягкий и обаятельный человек стал бы столь безжалостным карикатуристом, если бы Филиппон постоянно не подстрекал его.

Кстати, именно Филиппон и его друзья придумывали текст к рисункам Домье — зачастую пошловатый. Сам же художник считал, что в этом нет необходимости.

- Текст не нужен. Если мой рисунок не говорит сам за себя, значит он никуда не годится. От текста он не становит­ся лучше. Если карикатура удачная, то и так все ясно,— говорил он.

Когда Домье приносил в редакцию журнала литографию, на которой, например, были изображены два беседующих буржуа,­ все сотрудники сбегались посмотреть на нее и долго об­суждали, о чем бы они могли говорить.

В конце концов кто-то находил «нужные слова», и лишь тогда рисунок отправляли в типографию...

Такого рода суета была не по душе Домье, как и много­людные светские салоны. Он предпочитал одиночество и чув­ствовал себя в своей тарелке лишь в мастерской наедине со своей трубкой, карандашами и кистями. Домье мечтал стать живописцем. И если судить по нескольким картинам, остав­шимся после его смерти, он, вероятно, стал бы одним из самых великих художников своего времени, если бы не посвятил себя целиком и полностью журналистике.

Возможно, его произведениями и заинтересовались бы бо­гатые коллекционеры и он смог бы отказаться от работы в газетах, дававшей ему средства к существованию. Но он ничего не смыслил в делах. Однажды Добиньи, зная, в каких стеснен­ных обстоятельствах находится Домье, в письме известил его о том, что к нему зайдет один американский коллекционер, и предупредил, что тот покупает только дорогие картины.

Несколько дней спустя американец действительно пришел в мастерскую художника и, выбрав одну из картин, спросил:

— Сколько?

Покраснев от смущения, Домье пробормотал:

— Пять тысяч франков.

— Беру,—сказал коллекционер.— А эта?

Холодный пот выступил у Домье на лбу, решимость поки­нула его, и после долгих колебаний он, наконец, выдавил из себя:

— 600 франков.

— Нет, я раздумал,— сказал американец и ушел, чтобы больше уже никогда не вернуться.

Над отсутствием коммерческой жилки у Домье подтруни­вал Курбе.

— Этот мечтатель никогда ничего не добьется,— гово­рил он.

Курбе был прав. Домье был действительно неисправимым мечтателем. Однажды Бальзак сказал о нем: «В Домье живет душа Микельанджело». А тот написал в ответ: «Добродушны многие, но только вы способны всегда оставаться таковым».

— Добрый день, преподобный отец, что вам угодно?

— Я хотел бы украсить часовню, куда ходят исповедовать­ся молодые особы, статуями Святого Иосифа и Дон Жуана.

— Хорошо, преподобный отец.

Может быть, когда-нибудь такой диалог можно будет ус­лышать в одном из кварталов Сен-Сюльписа в магазине, где продаются предметы культа.

Ватикан действительно уже в течение нескольких лет рас­сматривает обоснованность предложения канонизировать Дон Мигеля де Манара, более известного под именем Дон Жуана, жившего в XVII веке и соблазнившего 1003 женщины...

Не будучи искушенными в теологии, вы вправе спросить, неужели достаточно предаваться безудержному разврату, что­бы затем попасть в святые? На самом же деле Дон Мигель искупил ошибки молодости 32 годами праведной жизни, над чем следует призадуматься.

История этого соблазнителя — его не следует путать с ле­гендарным Дон Жуаном, вдохновившим Тирсо де Молина и Мольера — удивительна.

Дон Мигель де Манара родился в Севилье в 1627 году и уже в 14 лет почувствовал, каково его предназначение в этой жизни. Посмотрев спектакль по пьесе Тирсо де Молина, он со спокой­ной уверенностью заявил: «Я буду Дон Жуаном», как другой ребенок сказал бы: «Я буду архитектором или моряком». Не откладывая дела в долгий ящик, он решил набить руку в этом ремесле. Ему, как истинному конкистадору благородных кро­вей, необходим был блестящий дебют.

Пробный удар, нанесенный им, был ударом настоящего мас­тера... Он отбил любовницу у архиепископа Севильи. Из этой первой связи он почерпнул столько сведений, сколько никогда не получил бы от общения с доступными женщинами легкого нрава.