Дэвид Эдмондс - Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами

«Меня пригласили сюда для обсуждения какой-либо философской головоломки», — начинает Поппер, прежде чем приступить к критическому анализу термина «головоломка»: «Метод языкового анализа псевдопроблем. Проблемы исчезают. Иногда в сочетании с тезисом о природе философии — скорее деятельности, чем теории, — деятельности по прояснению головоломок. Своего рода терапия, сравнимая с психоанализом».

Вот тут-то Поппер и высказывает протест против формулировки приглашения:

«Именно это подразумевается в приглашении, и именно поэтому я не смог его принять. Иными словами, в вашем приглашении ощущается весьма определенный взгляд на природу философии и философский метод, — взгляд, который я не разделяю. Таким образом, именно тот факт, что я его не разделяю, в большей или меньшей степени побудил меня выбрать «быть» [sic] в качестве темы моего доклада».

Должно быть, именно здесь Витгенштейн впервые вмешался в монолог — и схватка началась.

Ничего из сказанного выше не позволяет сделать вывод о сколь бы то ни было существенном вмешательстве Рассела. Все заметки Поппера изложены на бумаге Лондонской школы экономики. Крайне маловероятно, чтобы Поппер писал их урывками, в промежутках между чаем, обедом в Кингз-колледже с Брейтуэйтом и собранием, начавшимся в 20:30. Наиболее правдоподобным видится следующее объяснение: Поппер действительно говорил за чаем о предстоящем докладе, Рассел поддержал его аргументы, и Поппер, стремясь укрепить отношения со своим кумиром, а может быть, и желая польстить ему, в своем письме несколько преувеличил значение этой беседы.

С помощью этого письма, в котором явственно ощущается желание одновременно убедить и угодить, Поппер, вне всякого сомнения, надеялся установить более прочные отношения с человеком, чье имя, по его мнению, стояло в одном ряду с именами Юма и Канта. Однако и в этот раз, и потом Поппера ждало разочарование — Рассел так и не ответил ему взаимностью.

Хайрам Маклендон утверждает, что на следующий день, в субботу, Рассел — его научный руководитель — сообщил ему, что чрезвычайно возмущен «варварским приемом», оказанным доктору Попперу, и уже написал тому письмо с извинениями. Поппер, сказал Рассел Маклендону, — это «человек, чьи знания и эрудиция стоят больше, чем всех тех, наверху, вместе взятых». Однако архивы свидетельствуют, что прошел почти месяц, прежде чем у Рассела дошли руки до письма, которое мы уже цитировали в этой главе. И в этом письме не было ни упоминания об общей победе, ни развития философских тезисов Поппера.

Это рутинное заседание Клуба моральных наук, одно из семи в тот семестр, таит в себе еще одну загадку. Наряду с вопросами: «Солгал ли Поппер?» и «Был ли Рассел подстрекателем?» возникает еще один: «Не притворялся ли Поппер, утверждая, что не знаком с трудами позднего Витгенштейна?» В аудитории НЗ он выглядел прекрасно осведомленным и во всеоружии. Конечно, Витгенштейн всю жизнь был очарован языком, однако образ философии как «терапии», как деятельности, сравнимой с фрейдовским психоанализом, принадлежал позднему Витгенштейну, равно как и термин «головоломка», и метафоры, подобные уподоблению философских проблем «лингвистическим судорогам». Однако позже Поппер уверял, что не читал работ Витгенштейна II, и целью его был Витгенштейн I. Такое признание — в том, что атаковал давно устаревшую цель, — звучит весьма странно и больше походит на очередной пример ложной скромности. Поппер, по его словам, «хотел узнать», не изменил ли Витгенштейн свою доктрину. Очень трудно поверить, что он не навел справок.

В то время как Поппер писал письмо Расселу, в который раз прокручивая в голове подробности стычки («Это был не тот Витгенштейн, которого я ожидал встретить»), объект его раздумий предавался размышлениям о философии. В воскресенье в его шифрованном дневнике появляется первый намек на событие сорокавосьмичасовой давности: «О тех, кто высмеивает лингвистические наблюдения в философии, можно сказать: они не видят, что сами глубоко запутались концептуально».

А что думал Витгенштейн о самом Поппере, после того как встретился с ним лицом к лицу? По этому поводу существует весьма красноречивое свидетельство. Вскоре после собрания в НЗ Витгенштейн написал записку Рашу Рису, своему бывшему студенту и близкому другу (который после смерти Витгенштейна перевел его «Философские исследования»). Записка, нацарапанная ужасно неразборчивым почерком, сообщает об «омерзительном собрании… на котором один осел, некто доктор Поппер из Лондона, нес такую вязкую чушь, какой я давно не слышал. Я, как всегда, говорил много…» Михаэль Недо, с его энциклопедическими знаниями всего, что касается Витгенштейна, разъясняет слово «осел» в этом контексте. По его мнению, оно означает человека, который действует не подумав. Это слово, полагает Недо, отсылает нас к немецкой пословице: «Бык и осел делают, а человек может и пообещать». А может быть, под «ослом» Витгенштейн подразумевал типичного обитателя Рингштрассе, недостойного внимания.