Валентин Варенников - Неповторимое. Книга 4

Горбачев говорил эмоционально и о деле. Поэтому выглядел эффектно, к чему, по-видимому, готовился и стремился. И хотя мысли его для нас были не новые (мы, военные, уже с 1983 года категорически ставили вопрос о рассмотрении и разрешении проблемы политическим путем, ибо военный путь завел нас в тупик), но высказанные новым для комиссии человеком мысли вроде прозвучали свежо.

— Спасибо, Михаил Сергеевич, за выступление, — начал Громыко. — Наша комиссия, работая по утвержденному Политбюро плану, действительно во главу угла своих действий поставила именно эту задачу — развязать затянувшийся афганский узел политическим путем. Но, отыскивая подходы к этой проблеме, мы вынуждены решать многие частные вопросы.

И дальше, в порядке информации, Андрей Андреевич обрисовал сложившуюся в Афганистане обстановку, рассказал, что мы уже сделали и что намерены делать. Он тактично дал понять Горбачеву, что он никаких открытий не сделал, поскольку комиссия, следуя решениям Политбюро, идет именно к этой цели.

Вот таким образом у меня произошла первая встреча с человеком, который оказался носителем злого рока для нашего Отечества. Но тогда в моем сознании, да и у большинства людей были полярно противоположные мысли. Они были связаны с верой и надеждой в лучшее. Ведь объективно все для этого было.

В жизни Генерального штаба большое место занимала военно-техническая политика. Определение генеральной линии развития вооружения и боевой техники по всем основным стратегическим направлениям — по видам Вооруженных Сил и родам войск, а также силам и средствам всех видов систем управления и связи — было важнейшей заботой руководства Генерального штаба. Все это согласовывалось и разрабатывалось с главнокомандующими видов и начальниками родов войск, начальниками специальных (технических) главных и центральных управлений. Эта работа проводилась совместно с аппаратом заместителя министра обороны по вооружению. Важно отметить, что в этой работе присутствовало именно творчество. Мы, военные, постоянно общались с военной промышленностью, с конструкторскими бюро и главным органом, курирующим военную промышленность, Военно-промышленной комиссией при Совете Министров СССР.

Поэтому вполне естественно, что когда на высокое совещание выносился какой-нибудь принципиальный вопрос, то в нем предварительно все уже глубоко разобрались, а на этом совещании оставалось только принять окончательное решение — делать или не делать. А если делать— то кому, как, сколько, в какой срок. Что же касается оплаты, то этот вопрос никогда не возникал — государство оплачивало оборону страны сполна. Правильно ли это было? Да, правильно. Но правильно, когда Министерство обороны возглавляли Сталин, Василевский, Жуков, Малиновский и Гречко. Они рачительно пользовались казной и бережно расходовали народные средства на производство вооружения, на изыскательские работы, исследования и создание новых видов оружия. Но когда пришел на пост министра обороны Устинов, то наступил беспредел. И это было ущербно для государства.

В то же время совещания при нем проводились удивительно нерационально и, как правило, затягивались. Например, о новом виде оружия. Конечно, к обсуждению вопроса все тщательно готовились. Докладчики и содокладчики приходили со множеством схем, графиков, диорам, фотоснимков, различных макетов и т. д. Совещания проходили без перерыва по несколько часов. Никто зал заседаний не покидал, кроме министра. Устинов иногда выходил — вроде его приглашали к телефону и это кроме усмешек ничего не вызывало. В целом совещания проходили, как у нас говорили офицеры, «до полного обалдения». Это означало то же самое, что «до полного освоения министром». То есть Дмитрий Федорович заставлял «разжевывать» вопрос до такой степени, что уже должно быть понятно и первокурснику. Нас это удивляло: почему, умный, технически грамотный, с колоссальным практическим опытом технократ с большой буквы, Устинов так нерационально использовал время? Я понимал председателя ВПК при Совмине Л. И. Смирнова или секретаря ЦК по вопросам военной промышленности члена Политбюро Л. Н. Зайкова, которые, чтобы самим усвоить проблему, проводили совещания и заслушивали многих по многу часов. Но, на мой взгляд, Устинов в этом не нуждался. Однако практиковал. И сам никогда не засыпал.

А вот когда в его кабинете проходили какие-нибудь совещания с разбором чисто военных вопросов — было дело, засыпал, причем откровенно. Наверное, далекие и совершенно непонятные для него вопросы убаюкивали его. Вот только докладчик попадал в сложную ситуацию: то ли продолжать, то ли замолчать и создать Дмитрию Федоровичу обстановку, то ли говорить в прежнем тоне или же потише, чтобы не разбудить. В этой ситуации Николай Васильевич Огарков обычно на Устинова не смотрел, а делал вид, что изучает свои документы, Сергей Леонидович Соколов, сделав строгое озабоченное лицо, смотрел куда-то в сторону, Виктор Георгиевич подбадривал докладчика жестами, чтобы он ни в коем случае не останавливался, иначе (тем самым) разбудит… а Алексей Алексеевич Епишев солидаризировался с Дмитрием Федоровичем Устиновым и тихо-мирно посапывал на своем стуле. Я же и Сергей Федорович Ахромеев сидели с открытыми рабочими тетрадями с грифом «Сов. секретно» в готовности записать после доклада ценные указания министра обороны. Когда все-таки докладчик иссякал и в конце своего сообщения громко, чтобы было слышно всем, говорил: «Товарищ министр обороны, доклад закончил!», Дмитрий Федорович, стряхнув с себя «наваждения» как ни в чем не бывало говорил: «Хорошо. Так… Какие будут к нему вопросы?» Иногда кое-кто задавал вопросы. Но чаще всего включался Огарков: «Дмитрий Федорович, вопрос ясен. Мы его и до представления вам уже хорошо проработали. Есть предложение и просьба утвердить. И можно было бы рассмотреть следующий вопрос».