Владимир Семёнов - Трагедия Цусимы

Тем не менее дневник представляет большой самостоятельный интерес. В нем читатели найдут и некоторые фактические данные, по тем или другим соображениям не помещенные братом в его книгах и таким образом дополняющие их. Но главная ценность дневника — именно те чисто личные переживания, о которых брат старался, насколько это было возможно, меньше упоминать в своих книгах.

Эти переживания брата, эти интимные его беседы с самим собою дают полное представление об его внутреннем мире, который был озарен только одним никогда не заходившим солнцем — любовью к Родине.

«Клятву, страшную клятву даю: Тебе, Родина, весь остаток моей жизни, все силы, всю кровь!.. Тебе — всё!..»

И он сдержал свою клятву…

Август, 1910.

Виктор Семёнов

— Ну, вот. Добились своего. Теперь уж нечего разговаривать. Дай Бог, в добрый час!.. — говорил адмирал, прощаясь со мною, и уже в дверях скороговоркой добавил: — Послушайте совета: не суйтесь зря. Судьба везде найдет. Если само начальство вызывает охотников — значит, надо, а без этого — свое дело хорошенько делайте, и довольно. Выскакивать нечего. Погибнуть нетрудно и не страшно, но погибать зря — глупо!

Проведя почти всю службу (за исключением двух лет в академии) в плаваниях на Дальнем Востоке, я осенью 1901 г. получил предложение занять место адъютанта штаба кронштадтского порта, соединенное с должностью адъютанта главного командира по его званию военного губернатора. Несмотря на нелюбовь к береговым штабам и канцеляриям, нелюбовь, взращенную долгой службой исключительно в строю, т. е. на воде, я согласился, и даже охотно, так как в то время главным командиром в Кронштадте был вице-адмирал С. О. Макаров.

Не берусь давать здесь характеристики покойного адмирала, так трагически погибшего в тот именно момент, когда, наконец, после долгих лет борьбы с людьми, упорно тормозившими все его начинания, злорадно «совавшими палки в колеса», — он получил возможность без помехи, неся ответственность только перед Государем Императором, отдать на пользу Родине свои способности, ум и неутомимую энергию. Его дела — достояние истории.

Я не обманулся в моих ожиданиях. Служить с адмиралом было нелегко; приходилось частенько недоедать и недосыпать, но в общем жилось хорошо. Отличительной чертой его характера (которой я восхищался) являлась вражда ко всякой рутине и, положительно, ненависть к излюбленному канцелярскому приему — «гнать зайца дальше» — т. е. во избежание ответственности за решение вопроса сделать на бумаге (хотя бы наисрочной) соответственную надпись и послать куда-нибудь в другое место «на заключение» или «для справки».

Единственные случаи, когда на моих глазах адмирал терял самообладание и лично, или по телефону, отдавал портовым чинам приказания в резкой форме, делал выговоры, грозил ответственностью за бездействие и проч., - это бывало именно тогда, когда обнаруживалось с чьей-нибудь стороны стремление «гнать зайца дальше» или утопить какое-нибудь требование в массе справок.

Нечего и говорить, что я, как «прирожденный строевой», глубоко сочувствовал такому настроению моего начальства и готов был служить ему по мере сил. Словом — как я уже говорил — жилось хорошо.

Но вот осенью 1903 года в воздухе запахло войной, и, несмотря на весь интерес тогдашней моей службы, я заволновался и стал проситься туда, где родная мне эскадра готовилась к бою.

Адмирал с первого раза принял меня в штыки, но я тоже ощетинился и настаивал на своем. Адмирал пробовал убеждать, говорил, что если война разразится, то это будет упорная и тяжелая война, и за время ее «все мы там будем», а потому торопиться нечего: здесь тоже дела будет до горло, и в такой момент адъютант уходить не имеет права. Я не сдавался и возражал, что если во время войны окажусь на береговом месте, то любой офицер с успехом заменит меня, так как я вместо дела буду только метаться по начальству и проситься на эскадру.

За такими спорами раза два-три чуть не дошло до серьезной размолвки. Наконец адмирал сдался, и 1 января 1904 г. последовал приказ о моем назначении старшим офицером на крейсер «Боярин». Еще две недели ушло на окончание срочных дел, сдачу должности, и прощание, с которого я начал эту главу, происходило уже 14 января.