Владимир Семёнов - Трагедия Цусимы

Голоса (дружественно и ободрительно). — Поезжайте, Александр Александрович! Пока что, будьте спокойны! «Такого» распоряжения еще не получено…

В 11 ч. 25 мин. пришли на станцию Байкал. Последние три часа, не отрываясь, простоял у окна, любуясь дорогой.

25 ноября. — Вчера на станции Байкал вполне оценили то обстоятельство, что железнодорожная забастовка не распространяется на буфеты… Правда, вместо зала первого класса — какой-то грязный сарай, но какие закуски! Два года не видел ничего подобного (Возможно, что этот восторг объясняется именно двумя годами на пище, преимущественно консервированной).

Придя в вагон, заснул, как удав. Не слышал ни прихода в Иркутск, ни свистков и толчков при переводе нашего вагона с одних путей на другие.

С забастовкой ничего не разберешь. Не то есть, не то нет. Во всяком случае, правильное движение прекратилось, хотя обещают, что завтра пойдет последний (?) экспресс и наш вагон прицепят к нему.

Публика разбежалась — посмотреть город, узнать новости, а главное (так я думаю) — хорошо позавтракать и пообедать. В вагоне остались только увечные. Попытка добыть пищу из станционного буфета через проводника успехом не увенчалась. Вокзал буквально набит пассажирами и их багажом. Порядок должен был бы поддерживаться воинским караулом, но большинство часовых — сильно «поддавши»; начальства не видно вовсе. Посланному сказали: «Не до тебя тут! Пусть сами приходят!» — Пришлось двинуться в поход (неблизкий и нелегкий). Вид у меня был самый «товарищеский» — мерлушковая шапка, купленная во Владивостоке, изумительного покроя пальто-сак, сшитое японцем в Сасебо, а на ногах — теплые калоши, похожие на водолазные башмаки; к тому же, более месяца не стрижен; бреду с трудом, опираясь на палку. Удачно проник не только в зал, но даже за стойку буфета. Хозяин, видимо, принял меня за «услужающего». Быстро сговорились, даже совместно составили меню, а когда я (в ожидании будущего) выпил рюмку водки, закусил балыком и хотел заплатить, то буфетчик дружески хлопнул меня по плечу и сказал: «Что за счеты!» — Не стал спорить.

Под вечер (уже стемнело) приезжала жена губернатора (генерал-майора Кайгородова) и долго что-то рассказывала адмиралу. Видимо, сильно взволнована. О чем говорили — не знаю».

«26 ноября. — Наши рассказывают какие-то анекдоты о вчерашних впечатлениях. В городе никто не знает, что будет завтра, и даже нельзя дать себе отчета, где находишься — в Российской Империи, или в штате Всероссийской Федерации, или в совершенно самостоятельной Иркутской республике?

Адмиралу (опять-таки, когда стемнело) прислали экипаж (вероятно, результат вчерашнего визита), и он поехал к Кутайсову (генерал-губернатору) и к Кайгородову (губернатору). Вернувшись, рассказал кое-что: оба совершенно лишены всякой власти. Единственная их опора — батальон (не знаю, какого полка — синие погоны и цифра 36), присланный Линевичем, — волнуется. Офицеры принимают участие в митингах. Нижние чины неохотно несут охранную службу. Заявили, что если 30-го их не отправят дальше, на родину, то они за порядок не ручаются. О местных войсках — говорить нечего. Телеграммы идут через цензуру забастовочного комитета. Власти совершенно отрезаны и от Петербурга, и от Линевича. Веселенькое положение…

Сегодня — праздник Св. Иннокентия, патрона Иркутска.

Еще вчера вся водка была раскуплена. Предстоит великое пьянство. Опасаются, не разыгрался бы на этой почве всеобщий погром.

В 8 ч. 32 мин. вечера благополучно поехали дальше».

Двадцать седьмого ноября. — В 2 ч. дня на станции Тулун опять собралась около поезда толпа солдат и рабочих. Прислали депутатов просить, чтобы адмирал, хоть в окне, им показался. Он (несмотря на мороз —18) вышел на площадку. Спрашивали его: правда ли, что из России не хотели посылать ему подкреплений? правда ли, что небогатовский отряд в бою вовсе не участвовал, а держался далеко сзади? — Адмирал отвечал коротко и определенно. — «Измены-то не было?» — выкрикнул вдруг чей-то пронзительный голос… И чувствовалось, что для всей толпы этот вопрос — самый мучительный… — «Не было измены! Сила не взяла, да Бог счастья не дал!» — решительно отозвался адмирал и, поклонившись, пошел к себе. Вслед ему неслись сочувственные крики: «Дай Бог здоровья! Век прожить! Старик, а кровь проливал! Не то, что наши! У вас иначе — сам в первую голову!» — Поезд тронулся, сопровождаемый громовым «ура».