Людмила Гурченко - Мое взрослое детство

...— Лёля! За пальто и этОт рОскошный макинтош на базаре тебе дадут кОпейки. ЭтО же нЕ люди! НастОящеё шакалье! У тебя жё доця! Новое делО! Чего ты бОишся? Все ходят! Да, этО риск! Да сейчас вся наша жизнь — риск! ПОйдешь, а доцю Оставишь со мной... РассчитаЕмся пОтом...

Речь шла о «менке». Так назывались походы женщин в деревни. Небольшими группами они пешком шли в деревни. За хлеб, сало, муку отдавали вещи, которых не было в деревне.

У меня до войны были санки со спинкой, как стульчик. Мама взяла их с собой. (Вот и саночки «дочурочкины» пригодились. Меня в них катала нянька Маруся. Папа всегда хвастал, что «мы до войны жили як буржуи... У Люси до садика была нянька». Маруся была из деревни. Прожила у нас недолго. Теперь я понимаю, что она просто влюбилась в папу. Ну, и с ней пришлось расстаться... У мамы потом часто вырывалось: «А Маруся?» «Э-э, кума, куда поехала. Что успомнила...» — На этом моменте па­па не любил долго останавливаться. Важно, что нянька была, а «што там и як - ето усе не важно. Корочий, жисть есь жисть»).

Рано утром, когда я еще спала, мама с двумя женщинами из нашего дома ушли не менку.

— Доця! Вставай! Мамки нет. Будем жить с тобой вдвоем. Только ВалИ надО слу­шать. Ясно? ПридумАем что-нибудь шикарнОе! Хо-хо! Доця!

Так вот чем занималась тетя Валя! Я все время наблюдала за ней. Чем же она живет? На грабиловку не ходит. На менку не ходит, несколько раз я ее видела утром в коридоре. Она уже откуда-то возвращалась. В сером платке, в жалких старых фет­ровых ботах, совсем ненакрашенная. Может, заболела? У мамы спросить? «Не твое дело»... И никак нельзя ничего пронюхать. Прямо какая-то загадка, тайна...

Через некоторое время из ее комнаты доносился вальс Штрауса. Тетя Валя, пе­реодевшись, на ходу расчесывая свои пышные волосы, выходила на кухню и ставила на керосинку свой голубой чайник.

Вот же необыкновенная женщина! Только что она была жалкая, стертая, а сейчас роскошная, неузнаваемая! На ней были широкие расклешенные брюки ярко-синего цвета. Она их перешила из японского атласного халата. По бокам, вдоль бедер, сидели на ветках два зеленых с желтым попугая. Шик!

— Как твои дела, Валь?

— О! У меня все «аллес нормалес»... хо-хо!

О чем они с мамой так непонятно говорят? Ах...

И когда мы остались одни, тетя Валя под секретом посвятила меня в свое «дело». На базаре у деревенских теток она покупала нитки. Они были спутаны в огромные мотки. Дома тетя Валя долго и терпеливо их разматывала. Потом тетя Валя аккуратно выстругивала из дерева палочки. И на эти палочки на специальной машинке наматыва­ла нитки. Получалась катушка, но без дырки посередине, глухая. Но и их раскупали на базаре в момент. Тетя Валя меня брала с собой. Я видела «успех» катушек собствен­ными глазами.

Когда я стала помогать ей распутывать огромные залежавшиеся мотки, я убеди­лась, что у тети Вали не такой уж легкий хлеб. Я тогда была поражена ее терпением. Она производила впечатление такой избалованной, поверхностной дамочки... А когда я сама несколько часов провела за этим скучным, нудным занятием, я стала более внимательно следить за тетей Валей. Нет-нет! Она совсем не такая легкомысленная, как я думала.

А перед самым возвращением мамы с менки тетя Валя мне раскрыла самый важный секрет.

— А тЕперь главнОе, доця! СмОтри и запОминай! На эту палОчку мы незаметно на­матываЕм тряпОчку... ПОтом красивО прикрываем все это дело нитками... Что мы име­ем, доця? Мы имеем то, что нам надо... Экономим нитки и увеличиваем количество ка­тушек... «Аллес нормалес», доця! Тебе ясно? Доця!

Ну что же тут неясного? Что за тетя Валя! Такое придумать! Ведь все так просто. А сколько прибыли. Это тебе не моя мама — правильно говорил папа: «ничегинька не вмеить». Только и могла придумать, чтобы меня маленькую с пеленками из дому выгнать. А тетя Валя — талант, актриса!

С ней было так интересно. Я часами могла смотреть, как она расчесывает свои волосы. А когда у нее было хорошее настроение, как она сама говорила: «сегодня, доця, у меня все «аллес нормалес», что по-русски означает «жизнь прекрасна», — то это были самые счастливые дни в зиму и начало весны 1942 года.

Тогда мне даже разрешалось померить косу. Я ее оборачивала вокруг головы. Чубчик и коса... Я, счастливая, улыбалась своему отражению в зеркале... Мне даже не мешало отсутствие двух передних зубов... Я примеряла разноцветные боа. Я обмахи­валась черным пушистым веером. Если тетя Валя выходила на кухню, я тут же пудрила свой нос ее огромной голубой пуховкой...