Воспоминания и суждения современников - Ленин. Человек — мыслитель — революционер

Начинается война. Приходит черный день 4 августа. Заброшенный в Карпатские горы, Ленин получает известие о полном предательстве германской и международной социал-демократии. В первый момент не верит этим известиям и думает, что они, быть может, представляют собою подлог международной буржуазии, ее военный маневр; но вскоре убеждается в их трагической действительности и, выбравшись из австрийской тюрьмы в Швейцарию, немедленно занимает свой боевой пост. Я имел возможность переговорить с ним уже под конец 1914 года, когда позиция Ленина уже была выражена в историческом манифесте центрального комитета партии и в нескольких номерах «Социал-демократа». Я прекрасно помню глубочайшее потрясение, которое вызвал во мне разговор с Лениным. Я приехал из Германии для того, чтобы наладить сношения с революционными группами в других странах. В Германии мы с первого дня войны, безусловно, отрицали позицию социал-демократического большинства. Отрицали защиту отечества в империалистической войне. Мы сталкивались в борьбе с Каутским и Гаазе, которые не выходили за пределы робкой оппозиции против социал-патриотического руководства партии и отличались от него только тем, что вздыхали о мире. Мы выдвигали в нашей пропаганде, которую вели и в подцензурной прессе и в гектографированных листках, перспективу революционной войны против войны. Но разговор с Лениным означал для меня — и через меня для многих немецких товарищей — крутой поворот влево. Первый вопрос, который Ленин мне поставил, был вопрос о перспективе раскола германской социал-демократии. Этот вопрос буквально резал острым ножом по сердцу меня и товарищей, стоящих даже на крайнем фланге партии. Мы тысячу раз говорили о реформизме как о политике рабочей аристократии, но, несмотря на это, питали надежду, что вся германская партия после первого патриотического угара повернет налево. Тот факт, что Карл Либкнехт 4 августа не голосовал против войны открыто (Имеется в виду голосование 4 августа 1914 г. в германском рейхстаге, депутатом которого являлся К. Либкнехт. Позднее Либкнехт станет единственным депутатом, проголосовавшим против военных кредитов, а следовательно, и против империалистической войны. Ред.) , объясняется именно тем, что он надеялся, что под ударами правительственных преследований вся партия порвет с правительством и защитой империалистского отечества. Ленин ребром поставил вопрос, что, собственно, представляет из себя политика Второго Интернационала: ошибку или предательство интересов рабочего класса? Я начал ему объяснять, что мы стоим на грани двух эпох: эпохи мирного развития социализма в рамках демократии и эпохи бури и натисков, что дело идет не только о предательстве вождей, а о позиции масс, которые, не найдя достаточно сил для сопротивления войне, подчинились политике буржуазии, что тяготы этой политики принудят массы порвать с буржуазией и вступить на путь революционной борьбы. Ленин оборвал меня словами: «Это есть историцизм, все находит объяснение в смене эпох, но могут ли вожди реформизма, которые еще перед войной систематически вели пролетариат в лагерь буржуазии, которые с момента войны, перешли в этот лагерь открыто, могут ли они стать проводниками революционной политики?» Я ответил ему, что в это не верю. «Тогда, — заявил Ленин, — надо бить отжившую эпоху в лице вождей реформизма. Если мы хотим облегчить рабочему классу переход к политике борьбы с войною, борьбы с реформизмом, тогда надо рвать с реформистскими вождями и с теми, которые не борются с ними честно. Вопрос, когда рвать? Как организационно подготовить этот разрыв — это вопрос тактический, но стремление к этому разрыву является принципиальной обязанностью всякого пролетарского революционера». Ленин настаивал на самой резкой форме идейной борьбы с социал-патриотами, настаивал на необходимости открытого выяснения их предательства, именно предательства. Это слово он повторял много раз и в будущем, при совместной работе; при составлении резолюций он всегда давал бой на этом политическом определении, считая его мерилом революционной искренности и последовательности воли к разрыву с социал-демократией.

Так же остро ставил Ленин вопрос о противопоставлении лозунгу гражданского мира лозунга гражданской войны. Мы, германские левые радикалы, привыкли со времен нашей полемики с Каутским по вопросам массовой забастовки выдвигать лозунг менее определенный: лозунг «массовых действий». Неопределенность этого лозунга отвечала зачаточному состоянию революционного движения в Германии 1911–1912 годов, когда демонстрация берлинских рабочих в Тиргартене, во время борьбы за всеобщее избирательное право в прусский ландтаг, казалась нам началом революционной борьбы германских рабочих. Ленин указывал нам на то, что если этот лозунг был достаточен, как противопоставляющий действия масс парламентским комбинациям вождей германской социал-демократии в предвоенную эпоху, то он является совершенно недостаточным в эпоху железа и крови, в эпоху войны. «Если, — говорил он, — недовольство войною усилится, то и центристы могут организовать движение масс для того, чтобы нажать на правительство и принудить его закончить войну мирным соглашением. Если перспектива наша, перспектива смены империалистской войны революцией является не благим пожеланием, а перспективой, для которой мы хотим работать, надо определенно и ясно выдвинуть лозунг гражданской войны». Он неслыханно обрадовался, когда в письме своем к Циммервальдской конференции Либкнехт употребил слова: «против гражданского мира, за гражданскую войну», что было для Ленина доказательством того, что в основном Либкнехт с нами согласен.