Константин Феоктистов - Траектория жизни. Между вчера и завтра

Нам предстояло приземлиться в корабле без катапультирования. Не помню, чтобы мы сильно волновались, но какое-то внутреннее напряжение наверняка было. Перед приземлением должен был включиться твердотопливный двигатель для снижения скорости подхода к поверхности Земли. У нас имелось очень «надежное» контактное устройство. Двигатели должны были включиться по сигналу от полутораметрового щупа (раскрывался он перед приземлением подобно пружинной рулетке) в момент, когда коснется поверхности. Кстати, позже примерно такой же щуп для выключения двигателя американцы применили на лунных посадочных модулях программы «Аполлон».

Перед самым касанием земли появилась мысль: а вдруг при проходе зоны интенсивного нагрева люк щупа открылся и тот сгорел? Посадка была «мягкой», искры посыпались из глаз, удар, шар перевернулся, и мы повисли на привязных ремнях вверх ногами. Ближе к люку находился Володя, он вылез первым, затем Борис и последним я. Приземлились мы на пашне неподалеку от Целинограда (сегодня столица Казахстана Астана), что, по-видимому, дало основание секретарю обкома наградить нас троих медалями «За освоение Целины» (и мы пахали! — приземлились на пашне). Вечером прилетели в Тюра-Там и разместились на так называемой «семнадцатой площадке», то есть в гостинице для космонавтов. На следующий день ожидали отлета в Москву, но нам сказали, что нужно хоть день отдохнуть. Ну отдохнуть так отдохнуть. Прошел день, другой.

— Вам нужно еще отдохнуть, да и кое-какие анализы необходимы.

— В чем дело?

— Да не знаем, кажется, уточняется адрес обращения.

— Какой адрес?

Оказывается, речь шла о том, к кому должен обращаться Володя с докладом об очередном «достижении советской науки». Прошел пленум ЦК, оформивший результаты переворота — замену Хрущева на Брежнева. И Володе пришлось докладывать новому первому секретарю, «дорогому товарищу Брежневу». Наивный Хрущев забыл, что диктатор не должен ни на минуту спускать глаз с полиции, с армии и со своих помощников.

В последующие за переворотом годы многие, если в разговоре упоминался Хрущев, начинали поносить его за волюнтаризм, и некоторые наверняка искренне. За что такая ненависть? Если отбросить показушное стремление продемонстрировать преданность новому самодержцу (таких, в конце концов, было немного), то получалось, что у разных людей были разные причины, но они объединялись, осуждая его за дискредитацию системы, при которой они привыкли жить, за сокращение численности армии (это затрагивало многих военных, ведь у них, да и не только у них, а и у их начальников уменьшалось количество подчиненных, терялись оклады, должности и в перспективе — относительно приличные пенсии), за то, что он свергнут и обманут (неудачников — а свергнутый воспринимается именно так — ненавидят и поносят), за непрерывные реорганизации, перестановки и перестройки правящего аппарата. Каждая такая операция приводила к травмам этого аппарата, ко всяким ЧП и прочему. Это многих возмущало. А Хрущев ведь не только раскачивал лодку. Он развенчал тирана, обнародовал, хотя бы частично, преступления системы, освободил невинно осужденных, стало легче дышать, перестали сажать за анекдоты, в «Новом мире» появился «Один день из жизни Ивана Денисовича», а потом и «Матренин двор» Солженицына, начал движение к разрядке в международных отношениях. Поношения Хрущева были, как минимум, проявлением неблагодарности. Думаю, что он действительно хотел сделать что-то существенное, полезное для народа, для нашей страны. Можно, конечно, подозревать, что его энергичная деятельность, жажда великих дел объяснялись внутренней неуверенностью в своем праве на положение очередного «вождя», стремлением доказать делами это право, а может быть, и стремлением искупить грехи и преступления тридцатых годов, в которых он участвовал. Во всяком случае, он вроде бы стремился к лучшему. Другое дело, что и образования не хватало, и понимания главного — не может быть личность счастлива в тоталитарном государстве, — и понимания самой роли руководителя правительства в обществе. Но так или иначе, он хотел понимать, хотел слушать, а иногда и слышал. И это нравилось. Ведь, в конце концов, все в мире относительно.

Осенью 1963 года собрались пожениться Андриян Николаев и Валентина Терешкова. И свадьбу их решено было отметить на самом высоком уровне, на даче для приемов над Москвой-рекой. Собрались в громадном зале, стол покоем и в центре главного стола — Хрущев с новобрачными. Когда уже было произнесено несколько тостов, опять встал Хрущев и произнес длинный пышный тост за здоровье безвестных конструкторов, создавших «нашу замечательную, самую… самую… космическую технику». А надо сказать, что мы были в то время в затруднительном положении. Проект корабля «Союз» был подготовлен, был подготовлен также проект решения ЦК и Совета Министров о создании «Союза», но он уже несколько месяцев лежал в Совете Министров на рассмотрении. А без этого постановления, определяющего финансирование и подключение производственных мощностей, мы не могли развернуть работы. Естественно, что я использовал ситуацию, встал и громко заявил, что, дескать, слышать эти слова, конечно, лестно, но лучше бы нам дали денег на новый проект. Новобрачные, сидевшие рядом с Хрущевым, объяснили ему, о чем шла речь, и не более чем через десять дней вышло постановление о работах по «Союзу»: услышал же!