Алексей Мясников - Зона

Но строгости не для всех одинаковы. Можно отделаться замечанием, могут лишить ларя, могут посадить в штрафной изолятор. Особенно строгий контроль за так называемыми отрицательными элементами («отрицаловы», «положняки», «рыси»), если начальство наступило на хвост, то только и ждут малейшего повода — сразу 15 суток, а то и ПКТ до полугода «за систематическое нарушение внутреннего распорядка». С 1984 года по этой формулировке можно запросто по рапорту администрации схлопотать дополнительный срок. Три раза выскочишь из отряда, и ты уже злостный нарушитель. Все мы там на крюке, для любого обвинения всегда найдется любой формальный повод и самый простой и законный «нарушение локальной зоны» — так «локалка» практически неограниченно развязывает руки администрации. Ты всегда в чем-нибудь виноват, а чем тебя казнят или помилуют — воля начальника. Одни ходят по зоне свободно, это всевозможные «завхозы», «шныри», «козы», т. е. все те, кто поддерживает линию администрации, закладывают кто тишком, кто открыто других зеков. Для других — это нарушение, вплоть до ПКТ (помещение камерного типа, нечто вроде карцера). Так что для кого-то нарушение локальной зоны не нарушение, а для кого-то суровое наказание. Вот тебе и закон, равный для всех. Уже на этом примере видна лагерная справедливость, то отношение к закону, которое прививается в колонии. Настоящий закон — воля начальника. Зона учит уважать не закон, а начальника, это, конечно, далеко не одно и то же, но именно в этом, как мы дальше увидим, заключается суть лагерного исправления и перевоспитания. В этом суть государственной диктатуры и в лагерях она, как и на воле, кует именно тот тип человека, который ей нужен.

Вообще зона — это лабораторная модель государственного режима. Общий режим в лагере — общий для всей страны, всего соц. лагеря, но только в более чистом, что ли, доведенном до схематической ясности виде. Специфика колонии вовсе не исключительная, наоборот, она с предельной ясностью открывает глаза на сущность государственной власти. В чертогах неволи, в наглухо замкнутом, практически недоступном общественности мире, власть сбрасывает с себя маску партийной демагогии, фальшивой демократии, и механизм произвола предстает перед нами в натуре, во всей своей хамской откровенности. Тут они не стесняются. И мы в этом еще не раз убедимся. Почему отсидевшие так осторожны потом на воле, почему они не любят вспоминать жизнь в тюрьме и на зоне? Потому что неприятно, конечно, и страшно, но едва ли не самое страшное здесь то чувство ничтожества и беззащитности перед разнузданным произволом, которое они испытали в неволе, но ведь и на воле та же власть, и они на собственной шкуре знают, что это такое, что там на самом деле за красными лозунгами и плакатиками и признаться в этом действительно страшно. В это не хочется верить. Проще забыть, не вспоминать, чем лишний раз убеждаться в безвыходности, в собственном ничтожестве. Самообман — не лучшее средство для психического здоровья, да себя не обманешь. Все равно остается подспудное чувство страха и беззащитности перед чудовищем власти. Так мельчают, теряют личное достоинство, ломаются люди.

Справа от административного штаба, ближе к промке, спрятана едва ли не самая главная достопримечательность лагеря. Тот приземистый домик в глухом углу бетонного забора промки, окутанный густой паутиной проволочных заграждений, почти не виден. Попасть туда можно только по длинному проволочному коридору, идущему чуть ли не от штаба вглубь, и я долго не знал, что там такое, а побывал там лишь к концу срока. Впрочем, туда никто не спешил. Это тюрьма в тюрьме. В подвалах этого домика камеры штрафного изолятора (ШИЗО) и ПКТ (помещения камерного типа — так сейчас называются бывшие БУРы, бараки усиленного режима). Что и говорить, не очень веселое место и от то, что печально известные БУРы переименовали в ПКТ, мало что изменилось.

Ну и в довершение общей лагерной картины — военная охрана, рота. Каждая зона имеет два официальных наименования: как предприятие и как военная часть. УЩ 49/47 — это номер предприятия, а в/ч — это номер военного предприятия, роты, охраняющей лагерь. Администрация и наемные контролеры относятся к управлению ИТУ, а рота — к внутренним войскам. Разное подчинение дает охране некоторую независимость от лагерной администрации и взаимный контроль, частенько они между собой спорят. Казарма роты с внешней стороны лагерных ограждений. Караул несут на вышках по периметру забора и в стеклянной башне на крыше административного корпуса, откуда просматривается вся территория зоны. Ночью лагерь освещен, вдоль забора везде фонари, по проволоке пущен ток и кроме того подключена сигнальная система. В случае нарушения ограждений — тревога, солдатам дано право стрелять в нарушителя. Говорят, за каждое такое попадание солдату полагается отпуск, поэтому они не пропускают случая. На моей памяти, правда, здесь никого не ухлопали, хотя беглецы были. Не знаю, чем объяснить: то ли солдаты зевали, то ли рука не поднялась — солдаты здесь в основном русские. На других зонах, где охраняют азиаты, их называют «черные», осечек, говорят, не бывает. Рота предназначена не только для наружной охраны, но и внутренней — проводит генеральные шмоны по отрядам и на плацу, усмиряет волнения. Как они усмиряют, я не видел, но по учебным нашествиям солдат в отряды можно представить. Собаки, дубинки. Метровая, прорезиненная дубинка — тяжелая вещь. При мне их не пускали в ход, солдаты давали потрогать, подержать на весу. Но в подвалах ШИЗО эти дубинки, случалось, применялись по прямому назначению. Взбунтовавшуюся камеру гонят вдоль коридора под градом дубинок с обеих сторон. Действует, как свидетельствуют сами побитые, безотказно.