Алексей Мясников - Арестованные рукописи

Через неделю он снова был в редакции. Секретарша, как обычно, варила кофе и лукаво мурлыкала встречным и поперечным.

— У себя? — спросил Леонид Павлович и толкнул дверь. Фрол сидел как ни в чем не бывало.

— Что-то, старик, жидковато на сей раз, — зевнул Фрол.

Леонид Павлович онемел.

— 10 курьезов запустим, а 40 — возьми.

Леонид Павлович молчал.

— Эти 10 тоже так себе. Но я переписал, — устало улыбнулся Фрол.

— Покажи, — выдавил, наконец, Леонид Павлович.

Первое, что он увидел, был отредактированный материал о той старушке-неподписчице.

— Пойдет в 16 номер, — заметил Фрол.

Материал назывался «В гробину бабку мать».

— При чем тут бабка, — взревел Леонид Павлович, — а где домком, где тимуровцы? Где объективная причина? Куда ты ее дел?

— Выбросил. Это неинтересно.

— Кому неинтересно?

— Читателю.

— Да ты ведь душу вынул! Коллизию! Кому нужна твоя беззубая бодяга. Мне о том домуправе все уши прожужжали! Дерьмо, а не домуправ! Гнать давно надо.

— Домуправа трогать нельзя. Тимуровцев тоже.

— Почему?

— По кочану.

Леонид Павлович хлопнул дверью. Его басовитые, рыкающие курьезы после редакторской кастрации — пищали. Тонкий омерзительный писк стоял в ушах. Отдавало крысиным пометом. Это все, что осталось от пламенеющей страсти и мерцающей истины. Нет, с таким редактором не воспаришь до Треньбалалайкина. Тут просто совесть замучит. И куда девать остальные курьезы? Коту под хвост? Леонид Павлович остановил первую попавшуюся жилетку и расхныкался.

Жилетка осмотрелась. Закурили.

— Старик, опустись на землю, — сказала жилетка. — ты забыл главное. Мистификация — вот основной принцип нашей работы.

— Но бабушка... Жалко старушку, — ныл Леонид Павлович.

— Немного мистификации и ты поймешь, что бабушка сама виновата. Встань на голову и перепиши этот курьез пальцами правой ноги.

— В ногах правды нет и нет объективной причины.

— Чур тебя! Ты что — опупел! Объективная причина — это далеко идущие последствия. Мы не на том стоим.

— На головах? — съехидничал Леонид Павлович.

Жилетку как ветром сдуло.

С той поры при одной мысли о «Шелапутинских курьезах» Леонида Павловича тошнило. Но надо жить дальше. А как? Курьезы — везде курьезы и меч мистификации домоклово висит в каждой редакции Между тем, гонораров едва хватало на прокорм. А квартира, боже мой, квартира-то. Уныние Леонида Павловича перекинулось и на соседей. Хозяин его смотрел сначала выжидательно. Потом иронически. Теперь снова начал капризничать. Какое шампанское — за комнату платить было нечем. Со дня на день ждал Леонид Павлович приговора и, наконец, отчаялся. «Оборона — смерть вооруженного восстания», — вспомнил Леонид Павлович и перешел в наступление.

Перерыл весь свой архив. Извлек десяток-другой опубликованных курьезов. С тем и пришел в издательство. Предложение было принято. Договор подписан. Особенно привлекала многозначительная приписка к нему: «Издательство обязуется обеспечить при заключении договора на использование произведения за рубежом охрану личных прав и имущественных интересов Автора». Значит, в родном городе его и подавно не дадут в обиду. Книга намечалась на всегда актуальную для Шелапутина тему — о тараканьих бегах. Леонид Павлович тут же придумал название: «Догоним и перегоним», — тема была знакомая. «Последний раз, — твердил себе Леонид Павлович. — Только бы встать на ноги. Только б очухаться». Да, это был реальный шанс. Квартира брезжила.

Сколотив из старых курьезов каркас книги, он оросил ее остатками мистификации. Выдавил все, что у него еще оставалось. Отдал последнюю дань чудовищной поре своего творчества. И гора с плеч. На душе стало легко и чисто. Леонид Павлович вымыл руки. Осмотрел свое произведение. Оно походило на свеже-оструганный гробик. Леонид Павлович торжественно понес этот гробик на кладб..., тьфу, черт! — в издательство. Но что такое? Только вышел из подъезда — захлопали крылья. Десятки голубей снялись с подоконников и стаей ринулись прочь. Из помойки выскочили мыши. Воробьи подняли ужасный гвалт и, нахохлившись, сбились в кучу. Ступил на тротуар — шарахнулись прохожие. Раздался милицейский свисток. Пути Леониду Павловичу не было. Он постоял, подумал. Домой вернулся крайне озадаченный. Поставил свое произведение на стол. Оглядел, «что же это такое? — бурчал Леонид Павлович, — вот за рубежом обещают охрану, а тут?» Тут его осенило. Он распаковал гробик, брезгливо, двумя пальцами, вынул оттуда две особенно дурно пахнущие главы. Осторожно снес в туалет. Долго спускал воду. Зияющие дыры произведения запломбировал свежими курьезами. В командировках он не избежал актуальной темы тараканьих бегов, но описал их по-новому. Эти курьезы были свежи и не пошлы. Там был анализ. Гробик выглядел веселее. С таким на улице пропускали. В издательстве были вне себя от радости.