Алексей Павлюков - Ежов. Биография

Оставался, правда, еще один вариант, ранее рассматривавшийся как вспомогательный, но теперь, в новых условиях, выдвигающийся на первый план. В записной книжке Николаева были обнаружены телефоны латвийского и германского консульств в Ленинграде. Из его путаных объяснений по этому поводу рисовалась примерно такая картина. В сентябре 1934 г., обдумывая свое ухудшающееся по причине отсутствия работы материальное положение (семья из четырех человек уже полгода жила только на зарплату жены), Николаев разработал план, позволяющий, как ему казалось, решить, хотя бы на время, его финансовые проблемы. Попросив жену (латышку по национальности) достать у родственников паспорт ее деда, он с этим паспортом отправился в латвийское консульство. Будучи принят консулом, Николаев, стараясь казаться латышом и говоря на ломаном русском языке, сообщил, что несколько лет назад у него в Риге умер отец (чье латвийское гражданство должен был подтвердить принесенный паспорт), после которого осталось наследство. На его получение должно уйти какое-то время, а пока он хотел бы получить от консульства материальную помощь, которую сразу же вернет, как только вступит в права наследования.

Если же этот вариант не сработает, Николаев собирался предложить консулу для передачи за границу написанную с критических позиций статью о внутреннем положении в СССР и тоже попросить за нее денег.

История с наследством никакого желания заняться благотворительностью у консула не вызвала, а ко второй части своего плана Николаев приступить не смог, побоявшись говорить на такие скользкие темы в присутствии секретаря консула. Попросив принять его еще раз, и по возможности, перед обычным приемом, Николаев спустя несколько дней позвонил в консульство и договорился о новой встрече. Однако состояться ей было не суждено. Уже на подходе к зданию консульства Николаева насторожили сначала стоящая у подъезда военная автомашина, затем подозрительного вида человек у дверей, и, когда, вдобавок ко всему, поднимаясь по лестнице, он услышал какой-то шум за дверями, нервы его не выдержали, и он поспешил ретироваться.

Предположив, что консул сообщил в НКВД о его визите и что его уже поджидают «работники военного трибунала», Николаев решил больше с латышами дела не иметь, а попробовать наладить контакт с немцами. Через несколько дней, немного придя в себя, он нашел в городском справочнике телефон германского консульства, позвонил туда, отрекомендовался украинским писателем, много путешествующим по стране и имеющим обширный и многообразный материал, и попросил связать его с иностранными журналистами. В ответ ему посоветовали обратиться с этим предложением в посольство в Москве, и Николаев понял, что и здесь у него ничего не выгорит. По инерции он начал обдумывать вариант обращения в английское консульство и в преддверии этого решил даже заняться изучением английского по словарю, но затем охладел к этой затее, тем более что идея совершить историческое жертвоприношение захватывала его все больше и больше.

Телефонные переговоры Николаева с немецким консульством чекистов не заинтересовали, а вот факт личного общения советского гражданина с представителем буржуазного государства давал широкий простор для всевозможных интерпретаций, и здесь было над чем поработать. Чтобы убедиться в правдивости слов Николаева, Ежов отдал распоряжение ленинградским чекистам достать фотографию латвийского консула Г. Бисенекса (в местном УНКВД ее не оказалось, и пришлось переснимать с одной из газет). 6 декабря среди других 17 фотографий ее предъявили Николаеву, и он подтвердил, что именно с этим человеком встречался в консульстве, о чем было сразу же доложено вождю.

8 декабря 1934 г. Ежов, Агранов и Косарев были вызваны в Москву для отчета о ходе расследования. В рабочем кабинете Сталина в Кремле в присутствии членов Политбюро, а также наркома внутренних дел СССР Г. Г. Ягоды и начальника Секретно-политического отдела ГУГБ НКВД Г. А. Молчанова состоялось обсуждение сложившейся ситуации, которая выглядела далеко не блестяще. До окончания срока расследования, который в соответствии с принятым в день убийства Кирова постановлением ЦИК СССР определялся в десять дней, оставалось всего три дня, однако завершить в кратчайший срок начатое дело никакой возможности не было, и фактически следствие зашло в тупик.

Заявления полусумасшедшей Волковой вряд ли можно было принимать всерьез, и, хотя чекисты, выполняя указания вождя, вынуждены были ими заниматься, ясно было, что никакого результата это не даст. Среди знакомых и бывших сослуживцев Николаева, арестованных к этому времени, многие примыкали в прошлом к зиновьевской оппозиции, однако свидетельств их участия в убийстве Кирова обнаружить не удалось, а сами они категорически отрицали свою причастность к данному преступлению: Что же касается Николаева, то после того, как он отказался от своих признательных показаний и едва не покончил жизнь самоубийством, убедить его вернуться на путь сотрудничества со следствием было почти невозможно.