Мохандас Ганди - Моя жизнь

День открытия ярмарки наступил. То был радостный для меня день. Я приехал в Хардвар, не испытывая чувств паломника. В поисках благочестия я никогда не стремился посещать места паломничества. Но миллион семьсот тысяч человек, собравшихся здесь, не могли быть сплошь лицемерами или просто туристами. Я не сомневался, что многие явились сюда для самоочищения и подвижничества. Трудно, почти невозможно выразить, какой душевный подъем порождает подобная вера.

Всю ночь я провел в глубоких размышлениях. Я был убежден, что в этой гуще лицемерия встречались и набожные души. Они безгрешными предстанут перед создателем. Но если посещение Хардвара само по себе грех, надо выступить с публичным протестом и покинуть Хардвар в день Кумбха. Если же паломничество в Хардвар и на ярмарку Кумбха не грех, тогда я должен прибегнуть к каком-либо акту самоотречения во искупление царившего там зла и очиститься. Для меня это было совершенно естественно. В моей жизни главное — умерщвление плоти. Я думал о ненужном беспокойстве, которое причинял своим хозяевам в Калькутте и Рангуне, так щедро принимавшим меня. Поэтому я решил ограничить количество ежедневно принимаемой пищи и есть последний раз до захода солнца. Я был убежден, что если не прибегну к подобным ограничениям, то причиню беспокойство своим будущим хозяевам и заставлю их служить мне, вместо того чтобы самому служить им. Поэтому я поклялся себе во время пребывания в Индии не есть более пяти блюд в сутки и никогда не есть после наступления темноты. Я обдумал все трудности, с которыми мне, возможно, придется столкнуться, и, не желая оставлять лазейки для себя, взвесив все, решил, что в случае болезни должен буду включить лекарства в число дозволенных пяти блюд и не сделаю исключения даже в пользу специальных диетических блюд. И наконец я решил, что не буду делать вообще никаких исключений.

Вот уже 13 лет, как я выполняю этот обет. Не раз подвергался я суровым испытаниям, но могу с полным основанием заявить, что обет одновременно был для меня и защитой. Думаю, что он прибавил мне несколько лет жизни и спас от многих болезней.

Я почувствовал большое облегчение, когда, приехав в гурукул, увидел гигантскую фигуру махатмы Мунширамджи. Я сразу же почувствовал огромную разницу между покоем, царившим в гурукуле, и шумом и гамом в Хардваре.

Махатма отнесся ко мне с любовью. Брахмачари были необычайно внимательны ко мне. Здесь я впервые познакомился с Ачарья Рамадевджи и понял, какой огромной силой он обладает. Наши взгляды по некоторым вопросам не сходились, но тем не менее знакомство скоро перешло в дружбу.

Я долго обсуждал с Ачарья Рамадевджи и другими учителями необходимость ввести в гурукуле обучение производственным навыкам. Когда настало время покинуть гурукул, я это сделал с болью в сердце.

Я слышал много восторженных отзывов о Лакшман Джхула (висячем мосте через Ганг неподалеку от Хришикеша), и многие из моих друзей советовали не уезжать из Хардвара, не осмотрев его. Я решил пойти туда пешком и сделал это в два перехода.

В Хришикеше меня посетили многие саньяси. Один из них особенно привязался ко мне. Там была и группа из Феникса, и ее присутствие вызвало у свами много вопросов.

Мы спорили с ним на религиозные темы, и он понял, что я очень интересуюсь вопросами религии. Однажды, увидев меня выходящим из Ганга без рубашки и с обнаженной головой, он огорчился, что у меня нет шикхи (пучка волос) на голове и священного шнура вокруг шеи.

— Горестно видеть, что у вас, верующего индуса, — сказал он мне, — нет шикхи и вы не носите священного шнура. Эти два внешних знака индуизма должны быть у каждого индуса.

Расскажу, каким образом я остался без этих двух символов индуизма. Десятилетним мальчишкой я завидовал юношам брахманам, игравшим связками ключей, которые висели на их священных шнурах. Семьи вайшья в Катхиаваре не носили в то время священных шнуров. Затем началось движение за обязательное ношение шнуров первыми тремя варнами. В результате некоторые члены рода Ганди стали носить священные шнуры. Брахман, обучавший нас, двух трех мальчиков, «Рама Ракше», надел их и на нас. Связки ключей у меня не было. Но я достал ключ и играл им, подвесив к шнуру. Когда шнур износился, не помню, чтобы это очень огорчило меня, и я не стремился приобрести новый.

Когда я вырос, меня несколько раз и в Индии, и в Южной Африке пытались убедить снова надеть священный шнур, но безуспешно. Если шудры могут не носить его, доказывал я, то какое право имеют на это другие варны? Я ничего не имел против шнура как такового, однако не видел достаточных оснований, чтобы принять этот ненужный, на мой взгляд, обычай.