Яков Сухотин - Сын Сталина - Жизнь и гибель Я. Джугашвили

В «Деле № Т-176» хранится запись дальнейших вопросов гестаповских следователей и ответов на них Якова Джугашвили.

— Считаете ли вы, что ваши войска еще имеют шанс добиться поворота в этой войне?

— Считаю лично, что борьба будет продолжаться.

— А что произойдет, если мы вскоре займем Москву, обратим в бегство вашу власть и возьмем все под свое управление?

— Не могу себе такого представить.

— А ведь мы уже недалеко от Москвы, так почему же не представить, что мы ее захватим?

— Позвольте контрвопрос: а если вы сами будете окружены? Уже бывали случаи, когда ваши части, прорвав наши боепорядки, были позже окружены и уничтожены.

— Для чего Красной Армии комиссары? Каковы у них задачи?

— Обеспечивать боевой дух и политическое руководство.

— Известны ли случаи, чтобы комиссаров удаляли из воинских частей?

— Такие случаи неизвестны. Комиссар — правая рука командира в политических вопросах. Хорошего комиссара солдаты уважают и любят.

— Вы считаете, что новое устройство в Советской России более соответствует интересам рабочих и крестьян, чем в былые времена?

— Конечно. А вы спросите их, каково им было при царях. Спросите-ка да подумайте, что они скажут.

— Но известно, что комиссары призывают гражданское население сжигать при отступлении все ценное и уничтожать все запасы, обрекая тем самым русских на лишения и беды?

— Во времена Наполеона мы действовали точно так же.

— Разве это правильно?

— По чести говоря, правильно.

— Почему?

— К чему играть в прятки: мы с вами враги! В борьбе с врагом надо использовать все возможности. Человек всегда должен сражаться, пока есть хоть малейшая возможность.

— Значит, правильно, если советские власти подожгут Москву и выведут из строя все промышленные предприятия? Разве это не самоуничтожение?

— Почему вы так уверены, что непременно захватите Москву?

— Да знаете ли вы, сколько самолетов уже потеряли русские?

— Нет, не знаю.

— Свыше семи тысяч!

— А сколько самолетов потеряли вы сами?

— Менее двухсот.

— Что-то не верится.

— Неужто вы не видели русских аэродромов с вашими разбитыми самолетами?

— Видел у границы, но вовсе не здесь.

— Выходит, вы верите в остатки русской авиации?

— Честно говоря, верю, как вы выражаетесь, в эти «остатки» нашей авиации.

Нелегкий для гитлеровцев пленник был перед гестаповскими следователями. Враги предложили ему написать письмо своей семье: при содействии Международного Красного Креста письмо, мол, дойдет до жены. Яков отказался. Понимал: по адресу письмо все равно не доставят. Гестаповцы используют его почерк для подделки провокационных «воззваний» от его имени. Не знал он, что враги уже сфабриковали написанное якобы его рукой письмо воинам Красной Армии с призывом переходить на сторону немцев и напечатали этот «документ» в миллионах экземпляров. Фашистские самолеты сбрасывали эти фальшивки в районах расположения наших войск.

Светлана Аллилуева пишет: «На Москву осенью 1941 года сбрасывались с немецких самолетов листовки с фотографиями Яши — в гимнастерке, без ремня, без петлиц. Худой, черный Василий принес эти листовки домой. Мы долго разговаривали, надеялись, что это фальшивка. Но нет, не узнать Яшу было невозможно. Спустя много лет возвращались домой люди. Освободившись от фашистского плена, они попадали к нам в лагеря, в тайгу, на север. Многие слышали о том, что Яков был в плену, немцы использовали этот факт в пропагандистских целях. Но было известно, что он вел себя достойно, не поддавался ни на какие провокации и соответственно испытывал жестокое обращение.

Яша ушел на фронт через два дня после начала войны, — продолжает Светлана Аллилуева. — Мы с ним простились по телефону. Уже невозможно было встретиться. Их часть отправляли прямо туда, где царила полная неразбериха, — на запад Белоруссии, под Барановичи. Вскоре перестали поступать какие бы то ни было известия. Юля с Галочкой остались у нас. Неведомо почему (в первые месяцы войны никто не знал, что делать, даже отец) нас отослали всех в Сочи — дедушку, бабушку, Анну Сергеевну с двумя сыновьями, Юлю с Галочкой и меня с няней.

В конце августа я говорила с отцом по телефону из Сочи. Юля стояла рядом, не сводя глаз с моего лица. Я спросила отца, почему нет известий от Яши, и он медленно и ясно произнес: «Яша попал в плен». И прежде, чем я успела открыть рот, добавил: «Не говори ничего его жене пока что».

Юля поняла по моему лицу: что-то случилось, и бросилась ко мне с вопросами, как только я положила трубку. Но я лишь твердила: «Он сам ничего не знает…»