Жан Маре - Жизнь актера

— У меня случился эпилептический припадок, — сказал он. Он хотел рассказать, как это случилось, но его начала бить дрожь, и он объяснил: — Я не буду рассказывать, потому что могу вызвать новый припадок. Я не хочу больше возвращаться в «Ля Провиданс», никогда, я просто не смогу...

Мы были потрясены. Его согрели, уложили в постель. Тетя, обожавшая его, спряталась, чтобы поплакать.

— Мама скоро вернется, — сказал я с надеждой.

— Нет, твоя мать не вернется.

Тетя произнесла это резко, будто хотела заставить меня замолчать. Брат спустился обедать. За столом он неожиданно поставил стакан, из которого собирался пить, со словами:

— Я больше не смогу пить из стакана, именно тогда, когда я посмотрел на дно стакана, из которого собирался пить, это и началось.

Анри дрожал. Лицо его подергивала гримаса. Вставая, он уронил стул.

— Анри! Анри! — вскрикнула тетя.

Анри упал и начал кататься по полу. Казалось, он борется с невидимыми силами. Он бился головой о паркет, а тетя и бабушка старались удержать его, чтобы он не поранился о раскаленную печку. Наспех нацепив шляпу и пальто, тетя побежала за врачом. Я в ужасе забился в угол комнаты, повторяя:

— Анри! Анри!

Вскоре тетя вернулась с врачом, жившим неподалеку от нас.

— Это не эпилептический припадок, -— сказал он, — у него не идет пена изо рта, это нервный припадок. При его рождении использовали щипцы?

— Да, — сказала тетя.

Врач прописал гарденал, который Анри предстояло приниматъ до конца своей жизни, отравленной вечным страхом перед приступом. Поздней приступы стали повторяться реже и наконец прошли совсем. Анри продолжал принимать свой гарденал. Мы считали, что он ему больше ни нужен. С согласия фармацевта мы заменили гарденал безвредным лекарством. У него снова начались припадки.

Я не в силах был понять, как мать могла не вернуться, зная, что брат болен. В поисках ответа тайком от моих милых старушек я перерыл весь дом. Я нарушил даже табу Розали — открыл ящики ее стола и шкаф. Содержимое я потом снова аккуратно клал на место, чтобы никто не заметил моих поисков. Приподняв постельное белье, я обнаружил барабанный револьвер. У моей матери был револьвер, как у Пирл Уайт. Я прикрыл зеркальную дверцу шкафа и увидел себя в зеркале с оружием в руках. Я прицелился в свое отражение, играя в самоубийство, приложил револьвер к виску. Вдруг подумал, что, может быть, он заряжен. Посмотрел — в нем было шесть пуль. Какая жалость! Я не могу нажать на курок! Но если я выну пулю, находящуюся напротив бойка, я смогу выстрелить, ничего не опасаясь. Так я и делаю, вынимаю эту пулю, не зная, что, нажав курок, я поверну барабан и вылетит другая пуля. Теперь я могу играть. Я смотрю на себя в зеркало. Я в отчаянии, я плачу, бормочу душераздирающие слова прощания, подношу револьвер к виску. Нажимаю на курок. Он такой тугой, что мне не удастся его сдвинуть, я произношу:

— Розали!

Нажимаю сильнее — раздается выстрел. Гром в ушах и звон разбитого стекла. Я дрожу, трясусь, как от холода. Инстинкт ли заставил меня слегка отвести револьвер от виска? Или это произошло из-за усилия, которое мне понадобилось, чтобы держать оружие прямо? Не знаю, но, весь дрожа, я стою перед разбитым оконным стеклом, глядя на спинку стула, пробитую пулей. Прибежали встревоженные бабушка и тетя, вырвали у меня из рук револьвер.

— Жан! Что ты наделал?

— Ничего, я играл.

— Но зачем ты это сделал? Говори, мы не станем тебя ругать, только говори, умоляем тебя, говори!

Тетя и бабушка в слезах. Вдруг я понимаю, они решили, что я хотел покончить с собой. Я молчу. Спускаюсь в столовую. Как всегда, забираюсь в свой обычный угол, около печки. «Маленькое чудовище» снова вынырнуло на поверхность. Я становился очень интересным. Ребенок, который хотел покончить с собой. Может быть, Розали вернется.

Она вернулась.

Радость, восторг, смех, слезы. Я не переставал целовать ее. Я вновь страстно обнимал мамин халат из красной бумазеи, весь в заплатах, которого мне так недоставало. Я зарывался в него носом, я пьянел от этого неуловимого аромата. Даже в наряде Золушки моя Розали была самой прекрасной в мире! Ее маленький носик был чуть-чуть вздернут, ровно настолько, чтобы придать еще большее очарование. Синева моря должна казаться серой рядом с синевой ее глаз. Я целовал ее ладони, руки, шею. Я хотел целовать все, что обещал целовать в конце каждого письма к ней. Радость окрыляла меня и звала к приключениям и опасностям.

Я попросил мать забрать меня из коллежа. Я учился во втором классе [7] Второй класс во Франции — последний перед выпускным классом. , но не был уверен, что сдам экзамены на аттестат зрелости. Я хотел стать актером. Розали беспокоила моя настойчивость. Анри перебрал все занятия: он хотел быть водолазом, пожарником, вором, ветеринарным врачом. Мать ставила меня в пример: