Ариадна Делианич - Вольфсберг-373

Национальное русское движение потерпело еще раз поражение, заплатив за него опять несказанно дорогой ценой.

Видимо, это была последняя попытка освобождения России извне…

Окончив период интернирования и благополучно выбравшись на свободу, пришлось поступить на службу в то же ФСС, которое нас когда-то арестовало и допрашивало в Вольфсберге. Но к 1948 году времена сильно изменились.

Ни Кеннеди, ни носителей красочных фамилий Шварц, Блау и т. п. уже не было, и роль ФСС свелась к тому, чем, собственно, оно и должно было быть: к обеспечению безопасности оккупационных войск. Интернированных больше за ФСС не числилось, большинство бараков лагеря было снесено, в оставшиеся поселили беженцев, сторожевые вышки и проволочная ограда были разобраны населением на топливо и для хозяйства, и даже злополучный бетонный бункер был сравнен с землей, по приказанию австрийских властей.

В последовавших дружеских беседах со служащими ФСС выяснилось, что вся операция интернирования происходила с сильным отклонением от основных положений главного командования в сторону нежелательной импровизации, и отклонения эти лежали на совести тех, кто всю страстность своей не-английской натуры вкладывали в желание отомстить и уничтожить. Не надо забывать, что пресса союзников, до Эренбурга включительно, старалась вдохнуть своим солдатам ненависть к немцам, в чем особенно выделялась хотя и бульварная, но сильная печать Англии и США. Все немцы считались Наци и подлежали уничтожению. Этим вторая мировая война, начавшаяся на основаниях национальных претензий Германии на востоке против Польши и СССР, перешла в стадию политической войны демократии, включая и СССР, против диктатуры Гитлера. Поэтому было необходимо назвать всех немцев Наци, а Советы демократией и создать законы, имевшие обратное действие, для расправы с политическими противниками. Над этими вопросами, как и у нас, никто из военных, конечно, не задумывался, но после войны, при относительном бездействии оккупационного периода и в соприкосновении с действительностью, пришлось в официальную точку зрения внести многие коррективы, оставив грязную работу необходимой ликвидации тем, кто этой деятельности жаждал и, наконец, ее дождался.

С первых же переговоров о поступлении на службу, я был поражен дружеским и предупредительным отношением к себе. Не знаю, возможно ли что-нибудь подобное где-либо, но, заведомо зная, кто я такой, меня приняли на службу в учреждение, где почти все делопроизводство было секретным, и где я мог встретиться с теми, кто меня в свое время арестовывал или допрашивал. Не думаю, что причиной этому была моя личность; скорее общее безразличие и потеря всякого интереса к службе по окончании войны, свойственная, впрочем, всем непрофессиональным военным.

Другим интересным фактом было то, что на мои плечи сейчас же свалилась вся канцелярия, т. к. молодежь, как и всякая другая, хотела жить, а я хотел отдохнуть. Это дало мне возможность не только изучить архив и все сложное и зачастую противоречивое и неясное «законодательство» и технику интернирований, но и лично, за неимением кого-либо другого, провести ликвидацию отдельных постов ФСС и их архивов. Не обошлось и без курьезов. Когда я, в сопровождении двух английских солдат-носильщиков, приехал забрать архив ФСС в Фельдкирхен, то в здании суда меня встретил наш бывший тюремщик с ключами от бывшей канцелярии, отшатнулся от меня и сказал: «Вот видите, г-н майор, я же говорил вам, что вы еще приедете меня арестовывать!»

Архивы, относившиеся к интернированию, были официально уничтожены в 1950 г., и никаких справок по этому вопросу никому не давалось, даже местным властям, которые иногда в этих справках нуждались для дополнительных данных австрийских политических процессов.

Случайно сохранившаяся инструкция говорит, что оккупационным властям, видимо, будет очень трудно определить потенциальных интернированных, так сказать, отделить «плоды от плевелов», и что в этом вопросе следует проявить собственное здравое суждение. Не нужно забывать, что самый подход к этому вопросу является различным для Австрии и Германии. Нужно помнить, что целью интернирования является перевоспитание, а не наказание.

Разительный пример того, как могут самые лучшие намерения быть применены в самом худшем виде!

Перевоспитание… Предположив по официальной точке зрения, что все интернированные были действительно трудно исправимыми Наци, их соединили вместе на долгое время в лагерях, где они познакомились и подружились друг с другом. Им создали скверные моральные и физические условия жизни, способствовавшие их спайке, и назвали это перевоспитанием, вместо того, чтобы распылить их всех в толще аполитичного населения, которое считало бы их виновниками происшедшей катастрофы.