Алексей Кулаковский: Невестка

Пробовал вспомнить, что было с ним на протяжении трех прошедших суток. Мелькали кое-какие эпизоды, звучали кое-какие слова, а все остальное заволакивалось туманом. Говорил ли кто-нибудь в эти дни об отце, о Ларисе? Кто его знает, может, и говорил, но в памяти ничего не осталось. Совсем ничего.

"Куда идти? В район? А там что? Может, в область податься оттуда? Может, в Минск?.. Только бы не видеть этих... Кого? Неужели отца и жену? Нет, не то. Зря обидел старика. Все ж таки он отец мне. Родной отец. И так любил меня и баловал... Все борода рыжая виновата. Пройдоха! Недаром люди говорят, что поклепы на соседей писал. Сколько он мне наговорил грязного про людей, какие шуточки насчет отца отпускал!"

Противным, ненавистным представлялся теперь Шандыбович, непонятными и несчастными отец и Лариса. Скребло и щемило на душе у самого. Собственное положение тяжело было даже представить. Спросил бы кто, куда ведет дорога, и не смог бы ответить. Может, в райком, может, в обком, а может, просто в правление колхоза своего. И уязвленное самолюбие, и стыд, и еще много всяких чувств, каким в этот момент даже нельзя было найти названия, гнали его прочь от родной хаты, от родной деревни.

"А если придется в городе таскать мешки с мукой, грузить уголь?"

Холодок пробежал по спине, а в памяти промелькнули оседланный жеребец перед окном Шандыбовича и конюх Мефодий с уздечкой в руках.

В этом году весна была не такой ласковой, как в прошлом, однако Ларисин лен рос на славу. Цвел не хуже, чем в прошлом году, и сине-голубое море его выглядело еще более широким и необъятным.

Быстро пролетали летние дни. Казалось, только-только всходило солнце, искрилось длиннющими лучами в росе, а вот гляди - уже и обед, пора бежать домой, кормить маленького Даньку. Казалось, час тому назад солнце стояло чуть не над самой головой, девчата из звена старательно закрывали лица косынками, а вот гляди - уже и закат, отара овец подается ближе к деревне. Легко дышалось в поле, не так больно отдавалось в душе немое "ох"...

А дома с маленьким оставался Данила. Внук редко плакал на руках у деда, посасывал потихоньку соску, если не спал, а то смеялся и резво сучил ножками. Мать они оба встречали радостно.

Сидел однажды Данила на своем полку, держал на руках внука и думал: "Дал бы бог еще хоть десяток годков прожить, подгодовать вот этого человечка".

Растил бы он внука совсем не так, как сына. И сам теперь жил бы не так.

Вдруг тихонько отворились двери в хату. Данила обернулся.

У порога стоял Виктор в стоптанных кирзовых сапогах, в шинели с истрепанными полами.

- День добрый, - глухо сказал он и не тронулся с места.

Данила без радости и, казалось, без удивления кивнул, отвернулся, а потом низко склонился над внуком...

- Где Лариса? - спросил Виктор.

Старик не сказал ни слова, только внук почему-то шустро заработал пухлыми ручонками и засмеялся. Он, верно, подумал, что пришла с работы мама.

1955