Манфред фон Браухич - Без борьбы нет победы

Как и за месяц до того, после нашего поспешного "бегства" из Англии, я отправился в Баварию, мою излюбленную "вторую родину", чтобы отдохнуть в своем доме на берегу Штарнбергского озера, по соседству с дачей артиста Ганса Альберса. Я хотел встретиться с ним, зная, что он снимается в каком-то фильме в баварском местечке Гайзельгастайг и живет в мюнхенском отеле "Регина".

Между моим жилищем в Поссенхофене и перестроенным крестьянским домом Альберса в Гаратсхаузене, находился нарядный коттедж Эрнста Хэннэ, бывшего мирового рекордсмена по мотоциклетным гонкам, работавшего для фирмы БМВ. Все мы были "приозерниками" и частенько приезжали друг к другу на моторках или водных лыжах.

Мы крепко сдружились и провели втроем много вечеров, распивая вино и коньяк, играя в кости и хохоча до слез над уморительными рассказами и анекдотами Альберса. Юмор этого популярного гамбургского актера и его неизменно хорошее настроение вошли в поговорку, и многие из его пессимистически настроенных современников искали его утешительного общества.

Лучше всего он чувствовал себя в своем доме в Гаратсхаузене, в котором расхаживал в крестьянских сабо. С мостков своего лодочного сарая он иногда ни с того ни с сего сталкивал в воду кого-нибудь из своих любимых гостей в полном параде. Зимой ежеутренне окунался в студеное озеро, еще больше закаляя свой на редкость здоровый организм...

Портье сказал мне, что мой друг у себя в номере, и, обрадованный, я направился к нему. Он занимал так называемые "княжеские покои". Облаченный в утренний халат, он сидел в кресле и читал сценарий.

"Наконец-то ты пришел, дружище! — восторженно рявкнул он. — Входи, входи, молодой человек! Они, говорят, хотели испортить вам последнюю гонку. Это правда? По крайней мере так я слышал. Мало им кино, этим коричневым фрицам, теперь они взялись и за вас, спортсменов. Командуют везде и во всем... Но давай-ка утешься, мой мальчик, — сказал он смеясь и налил мне шаровидный бокал такого коньяку, которым бы не побрезговал даже рыцарь Джон Фальстаф. — Ну, выпьем за лучшие времена!.. А теперь расскажи-ка, что с тобой было в Англии..."

С нацистами у Альберса не было ничего общего. Его жена, еврейка Ганзи Бург, была вынуждена эмигрировать в Англию. Альберс решительно отклонил все предложения кинодиктатора Геббельса сниматься в гитлеровских агитках. Он был одним из немногих крупных артистов, которые никогда не присутствовали на шикарных приемах у министра пропаганды.

Выслушав мой подробный отчет о наших приключениях в Англии, Альберс предложил мне провести с ним вечер в обществе двух восходящих кинозвезд.

"Оставь машину у подъезда, притащи свой чемодан и переночуй у меня".

Его номер состоял из салона, большой спальни и ванной комнаты. Мы позвонили Эрнсту Хэннэ и пригласили его присоединиться к нам.

Неприятные дни, пережитые в Англии, были забыты. Даже шотландское виски не напомнило мне о них.

Дружеская услуга

Как-то в начале декабря 1938 года, придя без приглашения на квартиру фрау фон Штенгель на Курфюрстендамм, я застал у нее Ганса Леви.

Едва переступив порог комнаты, где они сидели, я почувствовал какую-то тягостную атмосферу и насторожился. Здесь происходит нечто весьма неприятное, подумал я. Сердечное приветствие хозяйки не изменило этого ощущения, напротив, выражение ее глаз и раскрасневшееся лицо только укрепили мои подозрения.

Извинившись за неожиданное вторжение, я спросил, можно ли мне участвовать в беседе.

"Мой дорогой Манфред, — засуетился Ганс Леви. — Этот разговор не для вас. Вы живете на другой планете.— И, скорчив гримасу, добавил: — К сожалению, мы оба живем в условиях препротивной действительности".

Я удивленно посмотрел на Ганса Леви — невысокого мужчину с непропорционально большой головой, обычно сопровождавшего свои слова оживленными, но мягкими жестами, к которым вполне подходил его тихий голос, приветливые глаза и очень внимательное выражение лица. Казалось, он вечно охотится за новыми мыслями и сам наслаждается своей находчивостью, когда спорит на различные темы или опровергает мнение противника.

В тот день он был совсем иным. Темные мешки под печальными глазами, беспокойные движения рук, затаенный страх — все это было в нем непривычно и обращало на себя внимание.

Будучи евреем, он, возможно, инстинктивно опасался меня, полагая, что в обстановке нараставшей тогда волны антисемитизма мои добрые чувства к нему могли измениться. Но после первых же слов незримая преграда между нами исчезла, и Леви почувствовал, что я остался прежним.