Манфред фон Браухич - Без борьбы нет победы

Однако тогда я относился ко всему этому не особенно серьезно. Мне, "молодому человеку", несмотря на мою неудачу, все-таки удалось еще на целый год остаться за "большим столом". С нетерпением я ждал прихода весны, когда мне вновь предстояло испробовать свои силы на автодроме близ Монцы.

Перспектива сесть за руль моей 600-сильной машины и снова попытать на ней счастье была буквально всем содержанием моей жизни. Деньги, которые я мог бы попутно заработать, представлялись мне просто приятным дополнением к остальному; лишь с большим опозданием я понял, что в моей стране только солидный банковский счет — первая и главная предпосылка для всеобщего признания. Впоследствии это обстоятельство подчас производило на меня довольно сильное впечатление и я сам стал придавать ему все большее значение. Но пока я не знал этого, я чувствовал себя как-то счастливее. Ибо наивность почти всегда таит в себе известную степень счастливости.

Только этим можно объяснить мое почти полное равнодушие к нацистской свистопляске. Парад национал-социалистского автомотокорпуса, устроенный в 1934 году на Нюрбургринге, не вызвал во мне ничего, кроме презрительной усмешки. Этот собранный с бору да с сосенки сброд в кожаных пожарных шлемах составил ядро будущего национал-социалистского автомотокорпуса, возглавляемого отставным майором саперных войск Гюнляйном, над чьими огромными шпорами и кавалерийскими сапогами потешались все гонщики и зрители.

В дальнейшем мы не раз узнавали от Нойбауэра о многих случаях нежелательного вмешательства нацистов в наши гоночные дела. Особенно куражился обергруппен-фюрер Краус, "правая рука" Гюнляйна, которому нравилось играть на конкурентной борьбе между "Мерседесом" и "Ауто-унион". Так, в 1935 году, после розыгрыша "Большого приза Германии" на Нюрбургринге, неудачное выступление Штука на машине "ауто-унион" он объяснил тем, что тому якобы нарочно мешал наш начинающий гонщик Ганс Гайер. А Гюнляйн, который вообще ничего не смыслил в автоспорте, во время подготовки к швейцарскому "Гран при" задним числом позволил себе грубо оскорбить Гайера, сделав ему грозное предупреждение. И главное — когда! Через час после того, как этот безупречно честный спортсмен перенес тяжелую аварию, едва не стоившую ему жизни. Нам, гонщикам, этот эпизод воочию показал не знающую пределов бесцеремонность нацистских бонз. До сих пор они нам не мешали, но теперь мы решили сплотиться. Вечером в отеле "Бельвю" предстояло торжество по случаю победы. Узнав, что Гюнляйн намеревается туда прийти, мы заявили: "Если он только появится, мы немедленно покинем зал!" Весть о нашем глубоком возмущении докатилась до холла, где уже ждал "Хайни со шпорами", как мы насмешливо называли Гюнляйна. В конце концов он уразумел, что к чему, и почел за благо незаметно удалиться.

Захватив власть, нацисты очень скоро взяли под свой контроль оформление так называемых гоночных лицензий. Все, кто не вступил в национал-социалистский автомотокорпус, лишались права участия в гонках и иных подобных мероприятиях. Поскольку фирма "Даймлер — Бенц" уплатила за нас вступительные взносы, мы автоматически стали членами этой организации. После каждой победы в зависимости от настроения корпсфюрера того или иного гонщика "повышали". Нам предложили носить изображение орла — государственную эмблему. Пришлось покориться и нацепить на грудь птичку, вытканную на лоскутке сукна. Правда, мы ее не пришивали, а прикалывали английской булавкой.

Однажды Караччиола и я получили от Гитлера приглашение прибыть в Байрейт, где как раз проходил очередной вагнеровский фестиваль. Участвуя в гонках на "Большой приз Германии" — все на том же Нюрбургринге, — мы одержали двойную победу. Специальный самолет доставил нас из Кёльна в Байрейт. Гитлер хотел продемонстрировать общественности свою "заботу" об автомобильном спорте.

После собеседования и обычных поздравлений по поводу нашего "успеха во славу Германии" последовало неизбежное фотографирование с Гитлером для международной прессы. Все это организовал, а затем широко использовал Геббельс — этот мастер демагогической пропаганды.

Я хорошо помню свой разговор с Караччиолой, когда мы летели домой. Покачав головой, он сказал:

"Ведь мы с тобой уже не раз общались с нашим фюрером, и мои прежние впечатления сегодня подтвердились полностью: обычный смертный и не более того!"

"Да, если отвлечься от его своеобразного голоса, колючих глаз и какой-то жестокой воли навязывать всем свои концепции, — заметил я. — Только этим можно объяснить, что этому человеку удалось сосредоточить в своих руках такую власть! То, что он восхищается нами, Руди, вполне понятно. Вспомни испуг на его лице, когда мимо него на большой скорости промчался его же "мерседес" с компрессором!"