Михаил Пришвин - Дневники 1928-1929

Подумав, я принял совет и т. д.

«Профессор» — 90 лет. Леонтьев у него тоже в большевиках через Илью Муромца.

А в общем это рассказ о жене. Ведь патентованные черносотенцы от Совета паек получали и теперь получают на Музей дрова, деньги…

Однажды в лесу на облаве зверей я поймал себя самого. Со стороны острова, откуда с напряженным вниманием ожидал я волка, послышался рев, и над поляной в высоте показался аэроплан. Волк не вышел, машина улетела и оставила во мне обычное неприязненное чувство. Но в этот раз я стал раздумывать о происхождении своего чувства неприязни и спросил себя: «А что если <���бы> у тебя был собственный аэроплан?» Вот тут-то я поймал себя самого: оказалось, при условии личного обладания аэропланом раздражение мое проходило, и я находил, что летать хорошо. Потом я представил себе, что если бы в большом городе мне удалось бы устроиться с теми удобствами, какие нужны мне для моего труда, то очень возможно и большой город перестал бы меня раздражать, как аэроплан. В конце концов я вообразил себе при каких-то условиях возможность встречать каждое научное открытие и приспособление его к жизни человека с таким же восторгом, как я встречаю весной прилетающих птиц, первые цветы, вскрытие рек и восход солнца. Сравнивая мои радости в природе с радостями от научных открытий, при наших условиях, я пришел, наконец, к окончательному выводу, что радость в природе вызывает потребность любовного общения с людьми, тогда как при научных открытиях радость вскоре омрачается воспоминанием прежнего опыта: новое изобретение достается не сразу всем, а когда оно делается всем доступным, то уже не сопровождается радостью. Я вспомнил мои восторги в лесу и на воде при чтении книги природы, всегда после этого я находил в себе нечто, к чему я много раз возвращался и радостно обновлялся душой. Но, вспоминая свои восторги при чтении книг о каких-нибудь новых открытиях, через некоторое время я не находил ничего: думая о великом изобретении паровоза, в действительной жизни я видел железнодорожную кассу и себя в очереди за билетом.

15 Января. Ефр. Павловна прожила со мной 25 лет и все считает «неверующим», потому что, по ее понятию, верующим можно назвать при непременном условии исполнения обряда. То же самое и Тарасиха. На самом деле истинный христиан даже кота не должен бы называть совершенным невером. Меня это навело на мысль о возможности пришествия Христа: пожалуй, эти добрые люди, вполне христиане-церковники, не узнали бы Его. И еще я думал: представить себе такое лицо, кто узнал бы и встретил со светильником (напр., беру…). И еще: Христос ходит по людям и бывает у всех, но не все Его узнают. И есть много таких, кто узнал Его и принял, но так себя дальше повел, что в другой раз уж больше не узнавал…

Рассказы:

1) Перелет гусей (охотничий).

2) Хутор Клычкова («теория Дарвина»).

3) Шинели (убийца).

4) Прапорщик (рассказ вестового Морохина).

5) Скорняк Григорий.

6) Ильин день.

7) Радиоприемник: Григорий Игнатов: она встречалась с ним в Германии, и страна эта ей стала прекрасной; у нее радиоприемник; по радио слышит нем. язык, пение и вспоминает, встречает его на улице, приглашает. Он (инженер) садится поправлять аппарат, и весь этот вечер посвящается исправлению приемника.

16 Января. Считаю смешным сочинять, то есть описывать воображаемую жизнь, если имеешь у себя материалы жизни действительной.

Занятно выписать из Диккенса «Крошка Доррит» (часть II, стр. 271), напр., такое рассуждение-отступление, совершенно похожее на мои: «Но он сам удивлялся не тому, что вспоминает о ней, а тому, что эти воспоминания показывали ему, какое благотворное влияние она имела на его личные поступки. Никто из нас обыкновенно не дает себе отчета, кому или чему он обязан таким влиянием, пока внезапная остановка неугомонного колеса жизни не заставит нас одуматься и оглянуться на свою прошлую жизнь. Это бывает в болезни, в горе, в случае утраты любимого существа — вообще это почти всегдашний результат несчастья».

<���На полях> Сегодня я прочитал у Диккенса слово в слово так же, как пишу и думаю сам.

18 Января. Показал нос в Москву, и сразу огорошили: Полонского нет уже в «Новом мире». Разгром оппозиции. Едут в Сибирь. Легенда о Троцком: будто бы народ собрался на рельсах и не дал ходу поезду с Троцким. Но потом на квартире «12 чекистов» связали Троцкого (и всю его семью), посадили в автомобиль и увезли. В литературе теперь у нас нет ни Воронского, ни Полонского («без всяких эдаких глупостей» (из Диккенса)).