Эйнштейн спросил Эренфеста, собирается ли он. обратно в Россию.
— Хотел бы остаться там, но судьба, видно, распорядилась иначе. Университет в Петербурге присвоил мне, правда, магистерскую степень — отличие не столь уже частое для ученого-иностранца! Но получить постоянную должность в университете или в Политехническом не удалось. В течение пяти лет я жил там на неофициальном положении, вокруг меня собирался кружок молодых, читал им лекции, делал доклады, занимался литературным трудом. Но больше, кажется, это продолжаться не может. Петербургские друзья пытаются сделать все, чтобы помочь нам. Но градоначальник столичного города Санкт-Петербурга придерживается иного мнения! Он прозрачно намекнул, что в его владениях господину Паулю Эренфесту будет в ближайшее время несколько тесновато…
— Как! И это после того, как вы напечатали в Петербурге свое «Статистическое понимание механики»? Да ведь за это одно они должны были сделать вас академиком!
— Вы забываете, что субъект, «не исповедующий никакой религии», — так написано в моих бумагах, — не может стать членом императорской академии. Вряд ли он может быть даже простым лаборантом! Положение таково — это я могу сообщить вам пока под секретом, — что Лоренц, узнав о моих делах, пытается устроить меня в своем университете. Отсюда еду в Лейден, и там решится все.
Они заговорили о Больцманне, и Эйнштейн расспрашивал своего нового друга о последних днях учителя. Эренфест сказал, что самоубийство не всегда говорит о слабости, но иногда свидетельствует о силе души и характера. «Те, кто знал Больцманна, никогда не обвинят его в интеллектуальной трусости. Он дрался как лев и пал в бою», — закончил Эренфест.
Эйнштейн пригласил гостя позавтракать, потом подвел его к окну, откуда как на ладони была видна Прага, и долго показывал то примечательное, что успел запомнить в прекрасном городе. В заключение они пошли осматривать помещения физического факультета, и тут Эренфест услышал еще раз из уст своего гида и собственными глазами увидел то, что лежало темным пятном на совести разодранной национализмом европейской науки…
Один из старейших университетов Европы, основанный Карлом, королем чешским, видел в своих стенах Яна Гуса и Иеронима Пражского. В 1888 году Карлов университет был разделен на две части: одна называлась немецким университетом имперской провинции Богемия, в другой — преподавание велось на чешском языке. Оба университета управлялись чиновниками из Вены.
Первым прибыл сюда наводить порядок сам надворный советник господин Эрнст Мах. От чешских студентов и профессоров был отнят еще ряд лабораторий. Мах затем отбыл обратно в Вену. Остались его креатуры — Лампа, Липпих, Краус.
Господин Антон Лампа, сын чеха по национальности, служившего в лакеях у богатого австрийского вельможи, составил себе положение, в академических кругах с помощью ренегатства и прислужничества перед угнетателями своего народа. Лампа исправлял должность декана физического факультета и читал курс теории газов, в коем ограничивался комплексами ощущений и не упоминал о такой мелочи, как движение молекул. Учение об электронах он отвергал, как проникнутое «не немецким духом». Это было в 1912 году — уже после того, как Резерфорд начал обстрел ядра атома, а электронные трубки проникли в электротехнику и медицину! Антон Лампа преследовал студентов-чехов, запрещая им работать в хорошо оборудованных лабораториях немецкого университета в Праге. Как выяснилось вскоре, единственным профессором этого университета, не обращавшим внимание на запрет, был Эйнштейн. Студенты-чехи гурьбой ходили слушать его лекции. Они участвовали в его семинарах. Им был приготовлен добрый прием.
Об этом узнали и донесли Антону Лампа. Ему сообщили также, что профессор Эйнштейн осуждает, не стесняясь, вслух шовинистические и расистские порядки, установленные в Пражском немецком университете. И что означенный Эйнштейн не верит в бога, а кроме того, — о ужас! — глумится над парадной формой одежды, введенной его величеством императором и королем для профессоров имперских университетов!
Парадная форма, о которой идет речь, представляла собой одеяние зеленого цвета с треугольной шляпой, увенчанной петушиными перьями, и шпагой, носимой на боку. В ответ на предложение надеть эту форму по случаю дня рождения императора Эйнштейн отвечал, что боится быть принятым наг улице за бразильского адмирала и вынужден поэтому остаться дома…
Читать дальше