Владимир Львов - Альберт Эйнштейн

— Не оказали ли тут просветляющее действие скорее Эниветок и Бикини? — пробурчал словно бы про себя Эйнштейн. И когда Элен переспросила, что отвечать, промолвил: — Да, да, скажи, что я даю свою подпись. Конференция ученых с обеих сторон «занавеса»! Не ослышался ли я? Herrgott, неужто мы доживем до конца этой проклятой холодной войны!.. И Берналу надо написать… — Он продиктовал:

— «Дилемма, стоящая перед нами: мир или уничтожение. Это знают сегодня все. Но все еще требуется известная смелость для того, чтобы решать эту дилемму. Есть люди, для которых интересы сегодняшнего дня заслоняют самые ужасные перспективы дня завтрашнего!»

Весть о предстоящей конференции стран Азии и Африки в Бандунге привлекла его внимание, и он отправил Джавахарлалу Неру частное послание, в котором высказал свое горячее одобрение мирной инициативе народов.

Последним гостем в домике на Мерсер-стрит был Гарольд Юри, химик. Это было в начале апреля. Хозяин дома заговорил о событиях в районе Тайваня. Мысль о возможности применения атомного оружия командованием Седьмого флота на острове Куэмой приводила его в ужас. «Я боюсь, — сказал он, провожая гостя на площадку лестницы. — Да, я боюсь…» И в голосе его звучала смертельная тоска.

Рукопись второго приложения к новому изданию книги «Смысл относительности» была почти закончена, он продолжал работать над ней, пока не поставил последнюю точку.

13 апреля он почувствовал себя плохо — боль в правой части живота, воспаление желчного пузыря. Его перевезли в Принстонский госпиталь. Днем раньше Марго пришлось поместить туда же по случаю приступа ишиаса. Из Калифорнии прилетел сын — Ганс-Альберт, инженер. Врачи предложили операцию. Эйнштейн отказался. Лечение казалось успешным, и днем 17-го он почувствовал себя гораздо лучше. Элен Дюкас ушла домой. Марго, находившуюся все еще в больнице, подвезли вечером в кресле на колесах к его постели. Он посмотрел на нее ласково и сказал: «Я-то здесь мое дело выполнил. А ты спи спокойно…» Настала ночь. Сиделка заметила вдруг, что он дышит неспокойно. Она подошла к постели. Он невнятно сказал что-то по-немецки. Был час и двадцать пять минут пополуночи. Эйнштейн умер.

Двенадцать человек шли за гробом в полдень следующего дня, только двенадцать, самых близких. Крематорий Юинг-Симтери находился в нескольких милях. Место и время не были известны больше никому. Так гласило завещание — никаких религиозных церемоний, никаких речей, венков, оркестров… Прибывшие к концу дня правительственные чиновники и репортеры увидели лишь пепел в урне, все, что осталось от Альберта Эйнштейна. Он завещал свои рукописи Элен Дюкас, свой дом — Марго, свою скрипку — Бернарду Эйнштейну, внуку. Душеприказчиком последней этой воли был назначен Отто Натан, старый друг и спутник долгих лет борьбы…

Речей не было, и безмолвие прервалось только один раз — когда оставалось предать огню прах Альберта Эйнштейна. Отто Натан, прикоснувшись к крышке гроба, сказал медленно несколько слов — тех, с которыми Гёте обратился когда-то к тени Шиллера:

…Двенадцать человек стояли в безмолвии перед урной с прахом, и скоро всем им пришлось убедиться, что Статуя Свободы, та, что стоит у входа в нью-йоркский порт, скривилась в последний раз, посылая свой прощальный «привет» Альберту Эйнштейну…

Государственный департамент — ведомство господина Джона Фостера Даллеса — отказал профессору Отто Натану в визе на поездку в Европу для изучения архива эйнштейновских рукописей и для участия в конференции памяти Альберта Эйнштейна! Подкомиссия сената, занимающаяся «охотой на красных», — в сотрудничестве с ведомствами господ Аллана Даллеса и Эдгара Гувера, — вызвала профессора Натана на свои заседания. Цель — изучение «коммунистической деятельности» подсудимого в прошлом и настоящем. При жизни Эйнштейна, заметим, мистер Маккарти и его друзья не посмели сделать этого! С тех пор не раз профессору Натану угрожала тюрьма: он отказался давать показания сыщикам Эдгара Гувера и Аллана Даллеса…

История еще не дописала эпилога к повести о жизни Альберта Эйнштейна.