Александр Беляев - Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. Часть 1

Тут же с нами завтракали и наш ротный командир Владимир Васильевич Астафьев, о котором скажу далее, так как это была личность, выходившая из ряда обыкновенных.

По окончании всего, разрушительного для горцев, перехода останавливались на ночлег со всеми военными предосторожностями и, конечно, усталые, крепко спали; но случалось, что вдруг поднималась тревога, когда секреты, обыкновенно закладываемые по разным скрытым местам, открывали огонь — знак приближения врага. Тут, конечно, поднималась суета, все вскакивали, разбирались из козел ружья и все выстраивались, в минуту готовые к бою. При нас серьезных ночных нападений не случалось; но однажды была тревога в несколько выстрелов, при чем наша палатка была прострелена.

С остановкой на ночлег в минуту вырастало кочевое селение из палаток; лошади ставились в коновязи, варилась незатейливая солдатская кашица, так как в те времена еще не заботились так о пищевом довольстве солдат, как нынче; за офицерскими палатками ставились чайники для чая; случалась вода превосходная, а иногда такая, что ее нельзя было употреблять на чай, пока она не отстоится. У некоторых же были водоочистительные машинки. После целого дня перестрелки и возбужденного состояния, когда были раненые и убитые, особенно когда приходилось идти в цепи при дивизионных резервах и когда пули летали очень обильно, то отдых, чай, трубки, беседы и рассказы под навесом палатки и временная безопасность были очень отрадны. Как проходил один день экспедиции, так точно проходил другой и третий и так далее, но между ними случались и дневки, и тогда делались движения только на близлежащие аулы одною какою-нибудь частью отряда, которая по совершении опустошения возвращалась в лагерь.

Таким образом, пройдя и истребив все, что попадалось на пути отряда, той дорогой, которая была избрана командующим, отряд возвратился в Грозную. Но тут уже стояли недолго, так как в эту осень положено было пройти всю Большую Чечню.

Во время этой стоянки случилось появление конной партии горцев, которая, погарцевав перед крепостью, встреченная из орудий гранатами, конечно, скоро рассеялась. Крепость Грозная была тогда не то, что теперь; тогдашний форштадт ее состоял из небольших домиков с глиняными полами, маленькими окнами, русскою печкой и баснословным множеством блох и тараканов. Во время дождей сношения между офицерами только и могли поддерживаться верхом, потому что все улицы были до того полны грязью, что лошади с трудом переступали.

Между этими двумя экспедициями, когда мы стояли лагерем перед крепостью Грозной, в одно утро приходит прислуживающий нам солдат и говорит, что какой-то юнкер желает нас видеть; мы попросили войти в палатку, и каково же было наше изумление, когда в этом юнкере мы узнали нашего поистине и вполне несчастного товарища, сожителя в Петербурге, нашего офицера и невольного предателя Дивова, о котором я упомянул в главе описания 14 декабря. По выходе из крепостных работ, после 12 или 13 лет, сокращенных по случаю рождения Великого Князя Михаила Николаевича, он был определен в линейный батальон в крепость Анапа на Черноморском берегу, где у него была постоянная лихорадка. Он просился в левый фланг в наш действующий отряд и, благодаря участию начальников, его прикомандировали к одному из полков нашего отряда. Мы приютили его в своей палатке, и он пошел с нами вместе в экспедицию.

Когда прибыл командующий войсками, отряд двинулся в Большую Чечню. Поход этот был повторением Мало-Чеченского, с той только разницей, что местность была новая, а чеченцы злее. В эту экспедицию был убит наш кабардинский майор, которого и вывезли в Грозную. В один из дней похода наш Кабардинский полк был отряжен по какой-то боковой дороге, лесом, для уничтожения мятежного аула иохимов (местное название врачей), несмотря на их благодетельное родовое ремесло; нужно заметить, что действительно черкесские врачи отлично лечат раны, не считая отвратительным очищение ран высасыванием из них материи. Многие из офицеров, и в том числе поручик Навагинского полка Дейер, хороший наш приятель, брат бывшего председателя Московского окружного суда, лечился у черкеса.

Мы шли тихо лесом за вожаком, о котором солдаты друг другу сообщали свои подозрения, как бы он не навел нас на какую-нибудь засаду; мы шли довольно долго, хотя и быстро, но вот сквозь чащу леса наконец открылся большой аул, а около него кукурузное поле уже с одними огромными штампами, показывавшими, какой величины была кукуруза в этом благодетельном климате. Несколько гранат были пущены по аулу, в ответ на которые отозвалось несколько выстрелов, и отряженные команды заняли аул, но уже пустой, так как горцы, вероятно, были извещены и выбрались в лес с женщинами, имуществом и скотом. Оставались только куры, за которыми тотчас же и начиналась охота, любимое занятие солдат. Куры, конечно, поднимали страшный гвалт, летали с оглушительным криком от незваных гостей, которые также неистово бросались на них: летят полена, камни, фуражки, и солдат с добычей. Мне рассказывали, что когда-то на правом фланге был взят аул. Командующий, кажется, господин Линден, ехал по аулу, как вдруг получает сильный удар в голову; он схватился рукой и полагал, что поражен пулей, а это было просто одно из поленьев, пущенных по курам сильной рукой солдатика, поспешившего ускользнуть от беды. Обшарить саклю, прибрать, что попадет под руку, поймать или зашибить курицу, подцепить барана — это страсть солдата. Невольно рассмеешься, когда, бывало, увидишь, что солдатик, и без того порядочно нагруженный ружьем, патронами, мешком с вещами и сухарями, не тяготится тащить под мышкой еще курицу, а часто и целого барана. "Солдату где взять", — говорит он.